Через сердце - [28]

— А… не давать, — внятно сказал за спиной Семенова голос Степы.

— Не давать! — откликнулись голоса на скамьях.

— Предлагается слова не давать, — повторил Семенов. — Голосую: кто «за»?

— Позвольте! — торопливо поднял руку солдатик. — Тогда я прошу слова по мотивам голосования.

Он хитро, торжествующе оглянулся на свой отряд. Золотой хохолок его воинственно встопорщился. Фракция ободряюще загудела.

— Никому слова не даю, — упрямо выговорил Семенов. — Будем голосовать.

Лицо его посерело, глаза нацелились в далекую точку, и твердо, как рога, выставились усы.

Эсеровская фракция вскочила с мест, кухня ответила многоголосым шумом.

— Ти-ша! — падая на стол, брякнул Семенов кулачищами, и все удивленно притихли.

— Тогда, — улучив минутку, заговорил эсеровский предводитель, — тогда мне остается использовать свое право и выступить здесь с внеочередным заявлением. Прошу!

Он обернулся к своим, губы его обиженно сложились сердечком, и хохолок склонился набок.

Семенов пошептался со Степой и сел, угрюмо поводя белками:

— Говори, черт с тобой!

— Черт со мной или с нашим уважаемым председателем, — вкрадчиво заговорил солдатик, снова подчеркивая что-то карандашиком в книжке, — это пускай судит почтенное собрание. Мое же заявление сводится к тому, что необходимо обеспечить здесь нормальное обсуждение поставленных вопросов. С самого же начала стало ясным, что нам не хотят давать говорить. Где же завоеванная нами свобода слова и собраний? Где демократия?

— Они ж власть! — бесстрастно изрек выглядывавший из кухни Левка.

Солдатик обрадованно качнулся в его сторону:

— Вы со мной согласны? Вот видите! Если дело будет так же идти и дальше, мы будем вынуждены организованно покинуть съезд и подадим телеграмму в высшие организации, что не признаем принятых данным съездом решений законными.

— Ой, испуга-али! — мгновенно вырос из-за спины Семенова встрепанный Степа. — Ой, нам стра-ашно! Ой, пропали наши головушки!..

Он приседал и раскачивался на скамейке, как бы готовясь вспрыгнуть на широкие плечи председателя, и, весело оглядываясь, по-козлиному заверещал:

— Ой, ма-а-ма!..

Собрание всколыхнулось от смеха. Густыми клубами покатился к потолку махорочный дым. На задних скамейках повскакивали.

— Теперь пойдет!

— Степа сейчас их загонит в пузырь.

— Крой их, Степа!

— Нашпоривай!

Сидевшему в дальнем углу Марише невольно передавалось это общее возбуждение. В происшедшей на его глазах короткой стычке он ясно почувствовал отголоски какой-то давней, глухой борьбы непонятных ему сил.

Мариша поднялся с места и с интересом стал разглядывать маленького Степу.

Степа заговорил тихо, презрительно:

— Господа почтенные, которые пришли сюда с егориями на грудях! Вы что думали: сбить вам тут кого удастся на старое? Нет, плохо вы считать учены, хоть и чиркаете карандашиками в книжках. А наша арифметика простая: вас тут от силы десяток наберется, наших остается, значит, десятка три душ. Так что ж вы нас пугать-то начали? Себе для храбрости, что ли? Известно нам и без ваших речей, что вы оборонцы, — ага! — что охота вам оттянуть дело мира до Учредительного собрания, а там либо будет, либо нет, либо карько, либо гнед. Так мы на это не пойдем и слушать вас не будем. И сами вас попросим убраться, ежели будете тут нам мешать. Понятно? Я вас об этом прямо предупреждаю.

Фракция затихла. Солдатик с «георгиями» сел на место и зашептался с соседями, возмущенно встряхивая хохолком.

— По первому вопросу, — продолжал Степа, — беру слово я. Только я скажу не от политики, а от жизни, как это было со мной на фронте, в Галиции. Пошли мы раз, три верных товарища, в разведку. И, сбившись с путя, зашли мы далеко в тыл противника. Подошли мы так, значит, к деревне, сидим во ржи и смотрим, где что деется. И видим: во садочках девчонки яблоки сымают, и во ржах жатка машется, и на кузне кузнец молотом звякает — хорошо все слыхать. И девчонки во садочках песняшки играют, вроде совсем наши. А мы сидим во ржах, как воры, конокрады какие-нибудь, с ружьями в руках. Вот тогда я и подумал: товарищи мои дорогие, это кто же такой меня во разбойники-то вписал? И на кой черт мне надо эта земля? Не надо мне эта земля, работайте!

Степа перевел дух, и с ним сочувственно вздохнуло все собрание. Лицо Степы закраснелось и помягчело, пропали жесткие скобки вокруг запавшего рта. Степа усмехался своим воспоминаниям, показывая детские голые десны.

— Я и говорю: «Пойдем, ребята, назад». — «А куда назад-то? В окопы? Нет, погоди, может, лучше сдаться ихним мужикам в руки?» Вот скинули мы всю военную сбрую, бросили ружья в рожь и по-за кустами прошли в деревню. Во садочек зашли, сшутили с девчонками и испить попросили, товарищ мой по-хохловски балакать мог. Вынесла нам бабушка одна молока: «Кто, говорит, такие будете, молодцы?» Мы, мол, русские, в плен к вам идем. «Ой-ей, говорит, бедная ваша доля». — «Почему так?» — «Да каждый день, говорит, вашего брата из лагеря на погост выносят, гробов не хватает». И заплакала над нами старушка. Поглядели мы тут друг на друга, три верных товарища, покачали головой: надо, мол, скорее смываться отсель. И пошли наобратно в рожь, накинули опять свою военную сбрую. Нет, видно, воевать нам, ребята, до скончания века — такая наша солдатская доля.