Через сердце - [30]
— Пошли! — сказал хрипло Семенов, и все увидели его вдруг обесцветившиеся глаза.
Сбившиеся толпой окопники услужливо подсаживали делегатов, подставляя ладони под залипшие глиной сапоги.
— Семенов, держись!.. — услышал председатель вслед себе напутственный шепот кого-то из окопников.
Одновременно в этот условленный парламентерами час перескочили стенку окопов и немцы. С высокого бруствера Семенов сразу заметил солдат, стоящих напротив, высоко над краем лощины.
Обе делегации мерно и неторопливо, ровным военным шагом пошли за проволоку, навстречу, — туда, на смертный участок, где ворошился на ветру остриженный пулеметами молодой березняк.
Долго пробирались в запутанном лабиринте колючей проволоки, прошли через вскопанный снарядами бугор, за ним обогнули забитый землей окопчик, где разрушенный артиллерией накатник высоко выставил из земли сломанные ребра бревен, где глина на срезе сочилась бурой сукровицей.
В последнем бою здесь погибла горсточка обманутых храбрецов, из них не вернулся никто.
— Вася? — вдруг вскрикнул один из делегатов в мятой вахлачной шинеленке, остановившись над торчавшими из земли сапогами.
Вася лежал, крепко приникнув лицом к земле, только на ветру трепыхался выбившийся из-под фуражки соломенный вихор его.
От дождей и солнца побелела шинель на выставившихся лопатках, и казалось, проросла уже шинель мертвеца тонкими нитями трав, как бы пришиты были к земле раскинутые полы белыми жадными корешками.
— Но, вы-ы! — зарычал Семенов на остановившихся перед неприглядным зрелищем смерти делегатов.
Он шагал впереди, бледный и разъяренный, круто выставив вперед рогатку усов.
Идущие позади слышали его грозное бормотанье:
— В-васю они увидели!.. В-вася им тут занадобился!..
Делегаты вышли в открытую лощину. Огромной казалась им снизу пустота лощины. Казалось, идут они, сопротивляясь резкому, сырому ветру, в ложе могучей реки, где-то близко остановленной на короткие сроки. И неуверенно озирались идущие на высокие берега: не обвалилась бы на горсточку затерянных людей притаившаяся стихия.
Внизу, на видимой с обеих сторон площадке, обе делегации одновременно остановились и одновременно же взяли под козырек. И сотни человеческих голов жадно вытянулись из земляных щелей с той и другой стороны. И напряженной стала тишина в лощине.
В короткую минуту успели делегаты оглядеть друг друга. И было для всех неожиданно, что с немцами пришел лейтенант, высокий, подтянутый и щеголеватый — даже в окопах, где офицер всегда старается походить на солдата.
«Штабной», — подумал Семенов.
Лейтенант не мог не заметить этих косых взглядов и, быстро шагнув вперед, с любезной усмешкой протянул портсигар Семенову. Тот взял плоскую турецкую сигарету, смущенно повертел ее и заложил за ухо.
Мариша заметил, что ни у кого из сошедшихся не было при себе оружия. Даже лейтенант пришел с безобидным стеком под мышкой.
Он поочередно оглядел всех пришедших с русской стороны и поманил к себе Левку. Мариша видел, что Левка усиленно показывает почему-то на него.
— В чем дело? — спросил Семенов.
— Господин офицер спрашивает, есть ли здесь представитель командования, — подойдя, козырнул Семенову Левка.
И махнул Марише рукой. Мариша, сразу смешавшись, выступил вперед. Под знобящим ветром стоял он, стеснительно ощущая на оцарапанной в ночном приключении шее тугие бинты.
Лейтенант уставил на него пустые глаза и издали неуверенно прикоснулся к козырьку. Представитель командования показался ему слишком юным. Притом же погоны вольноопределяющегося, окаймленные витым шнурком, видимо, были ему известны. Впрочем, лейтенант сразу принял безразличный вид, а Мариша незаметно отступил за солдатские спины.
— Начинай, — подталкивали Семенова сзади.
Семенов отставил вперед ногу и начал, трудно и громко дыша:
— Товарищи германцы! В России нет больше царской власти. Старый режим прикончен. Эта война была нужна царю и капиталистам… да… — Семенов покосился на лейтенанта, — и офицерам… а нам она не нужна. Так не будем мы больше истощать друг друга.
Переводил Левка Беркович. Он вытягивал худую шею и, вдохновенно сверкая глазами, сдабривал скупую речь председателя словечками, заимствованными в командировке из речей минских ораторов.
— Товарищи! — продолжал Семенов. — Сколь побито, поранено! Эту ямину вон по тот край можно налить кровью, кабы всю собрать. Рекой пойдет. А за что?
Дул в лощине острый, холодный ветер, усатые блеклые травы приникали под его тяжестью низко к земле. И зябко непроницаемы, казалось, были лица немцев. Высок и бесстрастен стоял офицер.
Мариша вспомнил далекие — в круглой рамке бинокля — картины: над этими холмами вставали белые, скрюченные призраки войны, и черные кусты разрывов густо лохматились по взгорью.
Он окинул глазом холодные, угрюмые тучи, теснившиеся в высоте: где-то там, за ними, невидимым пунктиром чертили в те дни свой смертоносный полет миллионы снарядов. Что, если бы можно было материализовать все это сплетение траекторных нитей? Какой тяжкий железный шатер упал бы на головы, накрыл бы всю лощину! Тогда, может быть, поняли бы, очнулись бы…
Мариша прислушался к словам Семенова, посмотрел на плотную стенку немцев и тревожно подумал: «Поймут ли? Вот где нужны были «очищенные» слова прапорщика Вильде».
