Через сердце - [166]

Сергей Ильич сел. Вопрос был поставлен слишком влобовую. Видимо, никто не ожидал такого начала. Все сидели, молча опустив глаза. Чувствовалось явное замешательство собравшихся.

— Что ж молчите? — спросил Сергей Ильич. — Неужели ни у кого из вас не болит душа за колхозное дело? Где ваши передовики? Почему молчит молодежь?..

— Ничего, раскачаются! — смущенно сказал кто-то из парней.

— Дозвольте мне слово, — послышался голос из дальнего угла. Из-за печи высоко выставилась рука.

К столу вышел старик с длинной суковатой палкой, — в старину с такими ходили по деревням странники. Он и в самом деле был похож на странника, с расчесанной надвое шапкой лохматых волос, со светлыми, строгими глазами.

Покашляв в кулак, старик пригладил встопорщенные усы и сказал неожиданно громким, бранчливым голосом:

— Я одно скажу: нету у нас никакого порядка в колхозе. Я кончил.

И пошел обратно, за печь. Никто не засмеялся.

— Вы кто? — крикнул вдогонку Сергей Ильич.

— Кто? Колхозник, вот кто!

— В чем же у вас непорядки? Давайте поговорим откровенно, — пригласил Сергей Ильич, доставая блокнот.

И тут сразу во многих местах поднялись руки. Начинали издали, со старинной деревенской опаской, ходили кругом да около, с безадресными экивоками, не называя фамилий, не указывая прямых виновников.

«Как слышно»… «Говорили у нас»… «Все знают»… «Спросите у людей»…

Но постепенно подогревалось настроение, развязывались тугие языки, речь становилась прямее, откровеннее, злее.

Сергей Ильич едва успевал записывать:

— Говорят, что леспромхоз предлагал отвести сенокосные участки, а председатель сказал: «Нам своего не убрать».

— Пускай пастухи скажут, как охромили племенного бычка, а потом составили акт и прирезали.

— Хорошо ли это, когда растаскивают общественный клевер?

— Правленцы сами тащат.

— А как загубили жеребую кобылу и никто за это не ответил?

— Почему пастухи оставляют колхозных коров в лесу? Перегорит молоко, потом едва раздоишь.

— А почему у нас на метефе коровы дают по три литра, а у колхозниц по пяти?

— Что за барыни наши «метефельницы» — отказались идти на покос?

Неожиданно и крикливо вступили в галдеж доярки в красных косынках. И тут точно прорвалось — закричали со всех сторон, вскакивали с мест, бестолково размахивали руками, кому-то грозили.

Пронзительные женские голоса как бы разделили избу непроницаемой звуковой завесой. Мужчины бессильно смолкли.

Сергей Ильич вслушивался в этот разноголосый, страстный спор, чувствуя себя не в силах остановить вызванные страсти. Он пытался уловить в этом беспорядочном гаме то главное, из-за чего возникло это ожесточение.

Всплывали какие-то старые обиды, давние соседские ссоры, возникали какие-то непонятные ему, темные, неучитываемые обвинения и угрозы, перед которыми сразу умолкал человек.

Перед ним стоял воочию этот деревенский мир во всем переплетении старых и новых отношений, запутанных и перепутанных, как корневища векового дерева. Надо органически, до тонкости знать этот мир, чтобы разобраться во всем безошибочно.

Вот Черепанов — тот, вероятно, все понимает.

Сергей Ильич оглянулся на него, и глаза их встретились.

«Ну что ты тут без меня можешь?! — прочитал в его прищуренном взгляде Сергей Ильич. — То-то, брат!..»

Черепанов поднялся, вытянул руку и крикнул, перекрывая все голоса:

— Ти-иша!.. Тише вы, бронебойки! — потянул он назад неунимавшихся доярок.

Смех прокатился по избе. Все затихло.

— Разбежались вы кто куды! Верно, что порядка у вас никакого нету, — заговорил Черепанов. — А отчего? Я прямо скажу, и ты, председатель, не обижайся: от головы. Коли голова худая, так и ноги не знают, куда бредут. Сколько тут разных непорядков вскрыто! И правильно! Значит, люди у тебя хорошие, они болеют за колхоз! Только сам-то ты… Ну, об этом после, а теперь поговорим с сеноуборке.

Черепанов деловито откашлялся.

— Вы думаете, буду с вами ругаться? Нет! У меня теперь новое правило. Я и дома теперь, коли бывает, часом, рассержусь на жинку, сейчас же выскакиваю на крыльцо: обругаю там черта-дьявола всякими словами, поостыну на ветру, а потом иду и сажусь за стол как ни в чем не бывало.

Собрание всколыхнулось от смеха. Шутка особенно пришлась по душе женщинам.

— Вот бы и наши мужики так делали!

— Уж этот Степан Ефимович!

— Скажет — так скажет.

Сергей Ильич смотрел на веселые лица слушателей и почувствовал, что от недавно бушевавших страстей не осталось и следа.

«Ловко это у него выходит, — отдал он должное Черепанову. — Что значит оказаться в своей стихии! А все-таки подействовал и я на него: на ходу перестраивается. Нет, он неглупый мужик!..»

— Будем говорить спокойно, — как бы подтверждая его мысли, продолжал Черепанов, — тем более, что я уж перед этим выкричался. Ну, уж я вас руга-ал! Подите посмотрите, где у вас там пробный покос был: ни одной копешки не осталось, все распинал начисто. Чуть ногу не вывихнул! Разве это работа? Разве так делают? Ведь погнило все! По-гни-ло!

— Да погода-то какая? — крикнул из-под икон бородатый правленец.

— Погода? Да, погода неважная. Скажу даже — совсем плохая погода. Но…

Черепанов поднял палец. Он как бы подождал, чтобы на его палец все обратили внимание, и даже сам посмотрел на него.