Черепашки-ниндзя и Чародей Зеленого Острова - [17]

—     Это великое счастье!

Это случилось через два-три дня, ночью. Его светлость согласно своему обещанию, изволил по­звать Гиббо, чтобы дать ему посмотреть своими глазами, как горит карета. Разумеется, это прои­зошло не во дворце у реки. Карету сожгли на заго­родной вилле, где раньше, кажется, изволила про­живать сестра его светлости. Эту виллу в просто­речии называли «Дворец Юты».

Этот «Дворец Юты» был давно уже необитаем, и большой заброшенный сад совсем запустел. Это место выбрали, вероятно, по предложению тех, кто видел, как здесь пустынно. Ходили всякие толки и о скончавшейся здесь сестре его светлости: на­пример, будто и теперь в безлунные ночи по галерее таинственно, не касаясь земли, скользит ее алое платье. Здесь и днем было мрачно, и выпи жутко носились при свете звезд, точно какие-то диковин­ные существа.

И тогда как раз была темная безлунная ночь. При светильниках можно было видеть, как его светлость в придворном платье — с гербами — сидит, скрестив ноги, у края наружной галереи на подушке, окаймленной белой парчой. Вокруг него почтительно расположились приближенные. Среди них особенно бросался в глаза один силач, о котором рассказывали, что еще недавно, во время войны, он от голода ел человеческое мясо и с тех пор мог сломать рога живому оленю. Он с внуши­тельным видом восседал в углу, опоясанный широ­ким поясом, держа меч рукояткой вниз. Ветер колебал пламя светильников, и человеческие фигу­ры то выступали на свет, то уходили в тень, и все это было похоже на сон и почему-то наводило страх.

А в саду сверкала золотыми украшениями, как звездами, карета, не запряженная, с оглоблями, опущенными наклонно на подставку. Над высоким верхом ее нависал густой мрак, и при взгляде на нее холод пробегал по спине, даром, что уже начиналась весна. Синяя легкая занавеска с узорчатой каймой была опущена донизу и скрывала то, что находилось внутри. Вокруг кареты стояли наготове слуги с горящими сосновыми факелами в руках, следя за тем, чтобы дым не относило к галерее.

Сам Гиббо сидел на корточках поодаль, напро­тив галереи. Он казался каким-то особенно малень­ким, жалким, словно его давила тяжесть неба. Позади него в таком же костюме сидел, по-види­мому, сопровождавший его ученик. Так как они оба были далеко и в темноте, с моего места под гале­реей нельзя было различить даже цвета их платья.

Время близилось к полуночи. Темнота, окутывав­шая сад с его деревьями и ручейками, погло­щала все звуки, и в тишине, когда, кажется, будто слышишь свое дыхание, раздавался только легкий шелест ветерка; при каждом его дуновении доносился запах копоти и дыма факелов. Его светлость некоторое время изволил молча смотреть на эту причудливую картину, а потом, нагнув­шись вперед, резким голосом позвал:

—     Гиббо!

Художник как будто что-то ответил, но до моего слуха донесся лишь невнятный стон.

—     Гиббо! Сегодня я, как ты хотел, сожгу карету. Проговорив это, его светлость бросил беглый

взгляд на приближенных. В эту минуту они как будто многозначительно переглянулись и улыб­нулись, а может быть, мне это показалось. Гиббо поднял голову и почтительно посмотрел на гале­рею, но ничего не сказал.

—      Смотри же хорошенько! Это карета, в которой я раньше ездил. Ты ее, наверно, помнишь. Я хочу сейчас зажечь ее и воочию показать тебе огненный ад.— Его светлость замолчал и опять кинул взгляд на приближенных. Потом вдруг жестко произ­нес: — Внутри, связанная, сидит преступница. И, значит, когда карету зажгут, тело негодницы сгорит, кости обуглятся, и она погибнет в жестоких мучениях. Для твоей ширмы это неповторимая на­тура! Не упусти же, присмотрись, как запылает белоснежная кожа. Смотри хорошенько, как во­спламенившись, искрами разлетятся черные во­лосы.

Его светлость замолчал в третий раз, но потом, точно что-то вспомнив и смеясь,— на этот раз не­слышно, так, что только тряслись плечи,— про­изнес:

—      Такого зрелища не увидишь до скончания века! Я тоже на него погляжу. Ну-ка, подымите занавески, покажите Гиббо, кто сидит внутри!

Услышав повеление, один из слуг с высоко поднятым факелом подошел к карете и, протянув руку, одним движением откинул занавеску. Пламя пылающего факела алым колеблющимся светом ярко озарило тесную внутренность кареты. Жен­щина, беспощадно закованная в цепи... о, кто бы мог ошибиться! На роскошное, затканное цветами вишни шелковое платье изящно спускались блестя­щие черные волосы, красиво сверкали косо воткну­тые золотые шпильки. По костюму ее было не узнать, но хрупкая фигурка, белая шея и грустно-застенчивое личико... Это была дочь Гиббо!

И тогда... силач, сидевший напротив, встал и, схватившись за рукоятку меча, устремил грозный взгляд на Гиббо. Гиббо чуть не лишился рассудка. До сих пор он сидел на корточках внизу, но теперь вскочил и, протянув вперед обе руки, не помня себя, хотел броситься к карете. К сожалению, было темно, так что выражение его лица нельзя было разглядеть. Но обескровленное лицо Гиббо, нет, не лицо, а вся его фигура, как будто подтя­нутая в воздух какой-то невидимой силой, прорезав тьму, вдруг отчетливо встала у присутствующих перед глазами. По слову его светлости «за­жечь», слуги бросили факелы, и, подожженная ими, ярко вспыхнула карета, в которой сидела дочь художника.