Черепаший вальс - [189]

Кровь бросилась ему в лицо, он стукнул кулаком по столу.

— Эта женщина из опеки приехала сюда за ним! Со своим портфельчиком, шиньончиком и узкой юбочкой! И увезла его! Как же он ненавидел эту женщину! Каждый раз, когда он убегал, она приезжала ко мне, и забирала его, и находила ему очередную семью чокнутых, которые брали его, чтобы пилить деревья, колоть дрова, работать в поле, убираться в доме, стричь газон, красить стены, чистить выгребную яму. Его плохо кормили, били — а она говорила, что нужно его укротить. Садистка, одно слово. Я заболел от всего этого. Мне больше ничего не хотелось. Я забросил работу в типографии… В семьдесят четвертом году Жискар д’Эстен снизил возраст совершеннолетия до восемнадцати лет. Двумя годами позже Том получил аттестат с общим баллом «отлично». Ему было шестнадцать. Я даже не знаю, как ему это удалось! Он занимался как сумасшедший. Почти не приезжал ко мне. Последний раз приехал поздно ночью, с приятелем. Оба были навеселе, они говорили, что спустили шкуру с мерзкой суки. Он даже сказал: «Я отомстил за себя, теперь все можно начать по новой». Я ему сказал, что месть — не способ начать по новой. Его друг захохотал: «А это что за мудак? Ничего не понимает». Я занервничал. Том попросил его извиниться — я по-прежнему звал его Томом. Дружок его заметил это и сказал мне: «Он не Том, он Эрве. Почему ты зовешь его Том? Ты что, что-то имеешь против имени Эрве?» Я сказал: «Нет, ничего я не имею против имени Эрве, просто зову его Том, и все». И он сказал: «Ладно, это даже кстати, потому что меня тоже зовут Эрве, и я тоже мальчик из приюта, и мне тоже сука Эвелина обосрала всю жизнь…»

— А у этого Эрве как была фамилия? — спросила Жозефина.

— Не помню. Странная такая. Бельгийская… Ван что-то там такое… Я записал ее в блокнот, я вообще все записал, когда они ушли. Столько в этой сцене было жестокости, невысказанного насилия, что я все записал. Иногда слишком жестокие сцены стираются из памяти, не хочется их больше вспоминать. Я могу поискать, если хотите.

— Это очень важно, мсье Графен, — сказала Жозефина.

— Вас действительно интересует эта история? Я сейчас найду. Блокнот лежит в коробке… Коробке с воспоминаниями… Там столько забавных вещей, вы не представляете!

Он достал блокнот, осторожно открыл, перелистал, взметнув облачко пыли. Чихнул, вновь достал платок. Протер глаза, еще полистал. Нашел нужную дату: 2 августа 1983 года.

— Ван ден Брок. Вот как его звали: Ван ден Брок. Он взял фамилию приемной семьи. Но два года прожил в приюте, пока его не усыновили. Там они и познакомились, два Эрве. И потом старались не теряться. В тот день, когда приехали, они праздновали окончание учебы. Им было где-то по двадцать три — двадцать четыре. Тот, второй, долговязый и хамоватый, стал врачом, а Том закончил Политехнический и еще какие-то высшие школы, я даже не смог запомнить названия! Они пили всю ночь, и в какой-то момент я спросил его: а зачем ты приехал ко мне? Он ответил… погодите, я зачитаю его ответ: «Я хотел завершить круг, круг несчастий. Ты единственный добрый человек, которого я встречал в жизни…» Тот, второй, заснул прямо на скамейке, и мы остались вдвоем. Он рассказал мне все свои злоключения во всех семьях, вот ему везло на шизиков, целая коллекция! Уехали они рано утром. Поехали в Париж. Больше от него не было никаких известий. Однажды в местной газете я прочитал, что Том женился на дочери банкира, Манжен-Дюпюи. У этой семьи неподалеку отсюда фамильный замок. Он ходил туда в парк собирать грибы, когда был маленький, вечно боялся, что его разорвут собаки из дворца, и мы потом делали роскошные омлеты с этими грибами. Я подумал: какой прекрасный реванш.

Он бледно улыбнулся и отряхнул крошки с передника.

— Не знаю, хорошо ли они его приняли. Он носил фамилию по названию деревни… Он был из другого мира… Но он был великолепен. По крайней мере так написали в газете. Речь шла еще об американском университете, о важных постах, которые ему там предлагали, ну вот они и решили, что можно отдать за него свою дочь. Меня не пригласили на свадьбу. Некоторое время спустя я узнал от людей, работавших в замке, про смерть их первого ребенка. Ужас! Его раздавили на автостоянке. Как черепаху Софи. Я сказал тогда, что жизнь все-таки жестоко шутит над нами! Заставить его пережить такое! Его! После этого я издали наблюдал за ним… Люди, которые работали в замке, видели его с женой и детьми. Шептались, что он странный, талантливый, блестящий, но странный. Что может вспылить из-за любой ерунды, что у него навязчивые идеи. Должно быть, он несчастен. Не знаю, как можно пережить подобное детство. Бедный малыш Том! Он был такой милый, он так чудесно танцевал со своей Софи здесь, в мастерской. Очень медленный вальс, чтобы у Софи не закружилась голова. Он прятал ее под рубашку, она высовывала голову, и он разговаривал с ней. Видите, я так и не женился, у меня никогда не было детей, но по крайней мере я не произвел на свет несчастных.

— Значит, они знакомы с детства… — прошептала Жозефина.

— Мне о нем много рассказывали, — сказал Филипп, — но я и предположить не мог, что у него было такое детство.