Череп императора - [60]

Когда-то я читал Данте, и у него, помнится, для святотатцев и осквернителей святынь даже имелся особый круг ада. Надеюсь, ко мне это не относится. Это же не храм. Как там было в той брошюрке? «Никакой религии — полная свобода…»

Я покосился на матово отсвечивающего в темноте золоченого Будду. Что ж ты, парень, за учение-то такое выдумал, следуя которому монахи твои то живых людей в жертву приносят, то за относительно скромные средства, выделяемые на ремонт, готовы всяким мерзавцам чуть ли не руки целовать? Одни неприятности, блин, от твоего изобретения. Хотя нет, баранину твои последователи готовят все же неплохо. Этого у них не отнимешь. Я затушил сигарету, кряхтя поднялся и вышел на лестницу, ведущую на крышу дацана.

На лестнице пришлось подсвечивать себе зажигалкой, но на четвертом, последнем этаже оказалось довольно светло. Сквозь дыры в застекленной крыше падал дождь и был виден одинокий уличный фонарь, стоящий перед монастырем. Я задрал голову. Мерзкая парочка была на месте. Жирный бог-мститель Махакала и похотливая богиня-шлюха Шакти. Фонарь на улице слегка покачивался на ветру, тени скользили из стороны в сторону, и оттого казалось, будто божественные супруги скалятся и строят мне рожи.

Так. Как же это теперь до них добраться? Неведомый мне архитектор, строивший монастырь, умудрился разместить статуи практически на самом коньке крыши. Пожалуй, если бы не строительные леса, мне понадобилось бы как минимум альпинистское снаряжение. А так вроде долезу… Определенно долезу. Здесь я поднимусь по лесам, там перейду по карнизу, тут у нас будет лестница… А вот в самом конце придется мне, скорее всего, повиснуть на руках… М-да.

Голова после вчерашних подвигов немного побаливала, и, прежде чем лезть, я выкурил еще одну сигарету. Хорошо, хоть руки у меня на следующий день почти никогда не дрожат. А то ведь с такой высоты гробанешься — опознавать будет нечего.

Трубы строительных лесов на ощупь были мокрые и холодные. Сперва я еще следил, чтобы не перепачкать светлый плащ в ржавчине, потом плюнул и целиком сосредоточился на том, чтобы не сорваться. Правая рука, левая нога. Левая рука, правая рука. Правая рука, левая нога… Вниз старался не смотреть, держал голову поднятой — далеко ли до тебя, потаскушка Шакти? Сгорая от страсти, ползу, дабы припасть к твоим аппетитным тибетским чреслам. Или чресла — это что-то другое? В общем, ладно. Доползу, там посмотрим, к чему имеет смысл припадать.

На самом верху было холодно и сквозь дыры в крыше ощутимо тянуло ветерком. На земле я бы и внимания не обратил — подумаешь, тоже мне шквальные порывы. А вот здесь призадумался — не сдует ли к едрене-фене?

Чтобы дотянуться до статуи, мне нужно было отцепиться от лесов, встать во весь рост и подпрыгнуть. Ненамного — сантиметров на пятьдесят. И если с первого раза ухватиться я не смогу, то успею вдоволь наораться, пока, сшибая леса, буду лететь вниз.

Отцепить пальцы от ржавой трубы, ставшей вдруг желанной, как талия самой прекрасной девушки на свете, стоило мне больших внутренних борений. Отцепил, стараясь не смотреть вниз, начал потихоньку распрямлять ноги и подниматься с корточек. Прямо над моей головой, раскинув длинные стройные ноги и уперев пальцы в соски своего громадного бюста, возвышалась Шакти. Полуприкрытыми похотливыми глазами она смотрела прямо на меня и слегка улыбалась.

Подпрыгнуть, оторвать ноги от твердой поверхности, ухватиться за навес, на котором стояла статуя и подтянуться на руках. Просто, как раз, два, три. Вот только внизу жадно распахнул свою пасть почти двадцатиметровый провал. Страшно-то как!

Я поглубже вдохнул, присел и — прыгнул. Еще до того, как успел хорошенько испугаться собственной решительности. Обеими руками, сдирая ногти, ухватился за правую ногу статуи, подтянулся, вжался в нее щекой и замер. Казалось, мое хриплое дыхание разносится по всему монастырю и прилегающим улочкам.

«Получилось! — мелькнуло где-то на периферии сознания. — Получилось, мать твою!..»

Я начал потихоньку подтягивать правую ногу, и…

Правильно учила меня мама — никогда не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. Или не залезешь на навес обеими ногами. Стоило мне упереться ногой в навес, перенести на нее центр тяжести и начать подтягиваться, как сгнивший за долгие годы цемент попросту развалился у меня под ногой. Часть навеса отделилась от стены и ухнула вниз огромным центнеровым куском. Я, вжавшись в холодную ногу статуи и чувствуя, как седею, слушал — звука не было. Целую вечность, миллионы и миллионы лет не было никакого звука! И только затем, где-то там, далеко внизу, словно в другом мире, тяжко ухнул об пол обрушившийся кусок. Бог ты мой, сколько же времени он летел!

Рук я уже почти не чувствовал. Кажется, я сипящим шепотом матерился, и вряд ли эти стены когда-либо слышали подобные словечки. У-ух, со второй попытки я таки закинул ногу на помост, извиваясь как ящерица, вполз на него всем телом и откатился к дальней от края стене. Ни единой мысли, абсолютно никаких чувств. Только вдох и выдох, выдох и вдох. И кровь стучит в ушах так, что кажется, сейчас выскочит. Живой. Не упал, значит, живой. Господи, хорошо-то как!