Череп императора - [55]

«Позвоню…»

Она сказала, что позвонит. Я сниму трубку, а она скажет мне… Ну, например, что-нибудь вроде: «Чем занимаешься, Стогов? Уыпьем уодки?» «Уыпьем, — отвечу я. — Приезжай». И она приедет. И все повторится, повторится тысячи раз!

«Позвоню…»

Жалко, что я не спросил, когда именно она мне позвонит, но, впрочем, и так ничего. Всего одно слово, но больше и не надо. Есть зачем жить. И по сравнению с этим ощущением все остальное — фуфло. И дождь — не дождь, а изморось. И проблемы мои — не проблемы, а так, дырка от бублика. «Позвоню…»

Я вытряс из пачки сигарету, закурил и, не в силах усидеть на месте, принялся вышагивать по квартире. Грязная моя, бесхозная и отродясь не мытая квартира казалась мне какой-то новой, как будто и не моей. Здесь вчера мы ели сочное мясо с сыром. Вон там, в коридоре, под гравюркой, подаренной мне лет семь назад Жанной Агузаровой, я таки поцеловал ее — и какие восхитительные были у нее губы! А вот в спальню я сейчас, пожалуй, не пойду. Нечего мазохизмом заниматься.

От воспоминаний минувшей ночи по лицу расплывалась глупая ухмылка. Глупая и счастливая.

Удивительно, какие мелочи запоминаешь иногда в такие ночи, как эта. Я, например, прекрасно помнил, что на спине, под левой лопаткой, у нее была родинка. А ниже, на пояснице, две смешные детские ямочки. Пьяная ведь она была, в умат пьяная — но как делала это! Откуда-то из глубин подсознания выплыла на миг гнусная мыслишка: что же за предыдущий жизненный опыт был у этой девушки, почти девчонки, если в постели она так играючи выделывала… В общем, выделывала то, что выделывала?

Я быстренько загнал этот пошлый вопрос туда, откуда он и вынырнул. Какое, черт подери, мне дело до того, что там у нее было раньше? Я знаю ее всего неделю. Если здесь вообще уместно слово «знаю». И все-таки, уходя, она сказала: «Я позвоню». И улыбнулась мне, оглянувшись на пороге. Господи, хорошо-то как!

Я бродил по квартире, натыкался на углы мебели и ронял пепел прямо на пол. И не обращал на все это никакого внимания.

Несколько последних недель были действительно сумасшедшими. Долбаная моя работа, бесконечные еженощные вечеринки. Плюс все эти криминально-мистические навороты последней недели… Как результат, я окончательно забыл о том, что лицо женского пола может выступать в моей жизни не только как официантка или сержант милиции, но и в других ролях. А теперь Анжелика напомнила мне об этом, и все внутри просто клокотало. Бог ты мой, как она умеет напоминать о таких вещах!

На самом деле я не такой, как, например, Леша Осокин. Который может, пользуясь служебным положением, за неделю соблазнить четырнадцать гимнасточек или фигуристок с ногами полутораметровой длины и талиями, которые можно обхватить двумя ладонями, а потом прийти ко мне, завалиться, не разуваясь, на диван и, цыкнув зубом, сообщить: «Что-то перевелись, старик, в этом городе классные телки… Ну что ты будешь делать?» Нет, я не такой. Не лучше и не хуже, просто не такой. По природе я моногамен.

После того как три с половиной года тому назад я развелся с Натальей, жизнь моя вообще бедна событиями эротико-приключенческими. Где-то это сознательная политика. Где-то — следствие образа жизни. Но после развода было у меня, пожалуй, всего два более-менее продолжительных романа. Ну и около дюжины совсем уж случайных рандеву. Таких, что с утра я не мог вспомнить не только имени избранницы, но и того, где именно я эту избранницу избрал. И нельзя ли было там избрать чего-нибудь покондиционней. Впрочем, и сами дамы в девяти случаях из десяти с утра первым делом интересовались: «Слышь, парень, — все время забываю, как тебя зовут? А мы где? У тебя или у меня?»

Вообще говоря, не люблю я влезать в эту область своей памяти. Ох как не люблю. И так жить тошно, а начнешь раздумывать над несложившейся личной жизнью, так и вообще хоть вешайся. Хотя чего уж там. Все равно уже влез.

С Натальей развелся я на удивление быстро. Пять лет мы прожили вместе, а потом — всё. Словно щелкнули выключателем и погас свет. А когда свет зажегся снова, я жил уже в другой квартире, работал на другую газету и вел совершенно другую жизнь. Иногда она звонит мне, говорит, что читает мои репортажи, вежливо хвалит. Я не звоню ей никогда. Зачем? Мы почти друзья, но, как говорил один мой знакомый, только тупица будет строить дом на пепелище. Я и не строю.

В любом случае попытаться начать с Натальей все с начала мне никогда не хотелось. По моему глубочайшему убеждению, она — одна из самых красивых женщин этого города. Приятели рассказывают, что недавно она стала редактором отдела, получает раза в полтора больше меня. Так что надеюсь, в личной жизни у нее все будет хорошо. Я в любом случае мешать ей в этом не собираюсь. Упрекнуть ее за то время, пока мы жили вместе, мне не в чем, но — умерла так умерла. И никогда после развода я не пытался попользоваться правами экс-супруга и получить внеочередной доступ к ее телу. Как бы пьян я ни был. Выходил из положения собственными силами.

Назвать двух подружек, имевших место быть после Натальи действительно подружками язык, впрочем, у меня не повернется. Вспоминать о них — еще противнее, чем о развалившемся браке.