Черемша - [79]

Однако самого Гошку это уже не интересовало — утреннее празднично хвастливое настроение окончательно улетучилось. Хотелось пить и ещё хотелось как следует выспаться перед нарядом. Он об этом и думал сейчас.

Со вчерашнего дня Гошку перевели в новое общежитие — для молодых специалистов. Находилось оно в итээровском городке. И если утром Гошка думал об этом с гордостью, то сейчас досадливо морщился: предстояло ещё километр топать по жаре.

На околице у коровьего выгона Гошку догнала Дуняшка Троеглазова, утренняя настырная "санитарка". Еле отдышалась, слизывая с верхней губы капельки пота.

— Вот письмо Груня велела доставить… Я ей сказала, что видела тебя в новой форме. А она письмо написала. Читай и давай ответ.

— Прямо сейчас? — прищурился Гошка.

— Да уж так приказано.

Гошка развернул треугольник, без особого интереса прочитал торопливые строчки: Грунька назначала ему свидание у Коровьего камня в десять часов. Ничего особенного, если не считать капризного приказного тона. Гошка ухмыльнулся, повёл плечом: неужели она не понимает, что время, когда ей можно и нужно было приказывать ему, давно прошло?

Он хотел было порвать письмо, однако вспомнил про ответ. Пристроив листок на донышке фуражки, написал карандашом косо, вроде резолюции: "Отказать. С брошенными не вожусь". И расписался.

Свернул письмо в прежний треугольник, вручил Дуняшке. Та искренне удивилась:

— Так мало?

— Это не мало, а много, — сказал Гошка.

Глава 24

Стояло первое воскресенье августа — канун госпожинок, двухнедельного "сладкого поста": было время, когда в тайге "переламывалось" лето, отцветала сарана, а по осинникам несмело проглядывала ранняя желтизна. Уже копнили сено, вострили серпы для отяжелевших ржаных клиньев, докашивали травяные мыски меж сумрачных пихтачей.

Событие, которое произошло в это воскресенье, даже старикам не с чем было сравнивать, разве только с "огненным зубом" — пророческим видением в ночном небе весной четырнадцатого года. Как раз накануне мировой войны.

В полдень накатилось из-за Ивановского белка басовитое шмелиное гудение, потом мощно наросло затарахтело, и разверзлись небеса, обрушив на пустынную, прокалённую зноем улицу невообразимый грохот, от которого дворовые псы срывались с цепей, а коровье стадо убежало аж под Золотую, в ужасе задрав хвосты, как от оводового бзика.

Над Черемшой летела огромная грязно-зелёная двукрылая птица. Выскочив на крылечки, старухи крестились и опрометью бежали в избы ставить свечки у чудотворных икон.

А первым разглядел диковинную птицу Андрюшка Савушкин, как раз когда они с отцом разгрузили на Зареченском взгорке бричку с брёвнами для сруба. Глазастый Андрюха всмотрелся из-под ладони и заорал вдруг благим матом, будто под отцовским ремнём:

— Ироплан!! Ироплан!!

Брюхатая Пелагея — Андрюшкина мать, пришедшая разглядеться на будущее подворье, в страхе прикрыла платком рот, дважды перекрестилась:

— Свят, свят, борони господи! Говорила я тебе, Егор: не к добру первым начинаешь. Худая примета, спаси нас, святая заступница!

Савушкин равнодушно отплёвывался и хотел было сдёрнуть Андрюшку с брёвен, но того уже и след простыл: сверкая пятками у речных кладок — над селом, над пожарной площадью мельтешили белые бумажки, словно роились бабочки-капустницы у дорожной колдобины.

А птица уже делала круг над плотиной, где обалдело размахивал винтовкой стоявший на часах Гошка Полторанин. Аэроплан примерился, зашёл к самой Золотухе и оттуда начал скользить вниз прямо к гребню плотины. Горячим ветром и грохотом Гошку прямо-таки прижало к бетонным плитам, сорвало фуражку, но он успел всё же увидеть, как от аэроплана отделилась тёмная штуковина с длинной красной лентой, коротко мелькнула в воздухе и бултыхнулась в воду. Неуж бомба?! Гошка разинул рот от изумления и сразу присел. А ну как шарахнет?

Пока аэроплан делал круг над озером, Гошка осторожно заглянул вниз: что же оно упало? Вроде какой-то бумажный пакет или мешок плавает… Да и не бывают бомбы с ленточками.

Теперь машина пронеслась над самой гладью водохранилища почти вровень с плотиной, Гошка хорошо разгля дел пилота в чёрном шлеме и в огромных очках, даже видел, как тот махал рукой вниз, показывал: доставай, мол, дурак, мешок. Чего пялишься?

Мигом сбросив сапоги и одежду, Гошка в трусах сиганул с плотины и через несколько минут выволок бумажный мешок с надписью "авиапочта". Погрозил кулаком пилоту. (Сам дурак — не смог сбросить на сухое место!).

Промокший мешок надо было нести просушивать на солнышке, на камнях.

А аэроплан начал отчего-то чихать, будто просквозило его тут, у Золотухинских снегов. Кружится и тарахтит, белым дымом отплёвывается. Дважды перекувыркнулся, почихал и вовсе вдруг затих. Уж не думает ли он садиться в самых скалах да россыпях?

Нет, пошёл в сторону Выдрихи. Значит, углядел сверху: там как раз приречный заливной луг. Только ведь нынче на Выдрихе сено копнят, почти вся черемшанская молодёжь на воскреснике. Не подавил бы ребят ненароком, ему под крыльями-то, однако, ни хрена не видно.

На Выдрихе, в сенокосном урочище, скрытом поперечным хребтом, аэроплан не видели, хотя грохот утробный сюда всё-таки дошёл. Приняли за близкую грозу, начали поторапливаться с греблей.