Чемодан - [3]

навели на город подзорные трубы и перископы. Старые корабельные трубы они нашли на пляже после того, как повесили на одну из своих священных коров фонарь и привязали ей шею к ноге, капитан корвета, дядя Эрминьи, он еще когда-то привез Эрминье вазу из Китая, решил, что впереди вертящийся маяк, и направил судно прямиком на берег. Никому в городке не спрятаться от подзорных труб, засесть бы дома, но ведь июнь, не запретишь же детям гулять?

Из кафешки вышли двое, явно в подпитии, что ж лето, вечер после долгого рабочего дня; виноградари сидели на набережной, надо распределяться по школам и суп варить. Каникулы — чудесное время для детей! С утра до вечера они пропадают на камышовом острове. Пора отступать? Получено по телеграфу: «К городу приближаются другие банды, они не грабят, не убивают, сами недоумевают, зачем они здесь». Наверное, в родных краях их слишком много приходится на одну тарелку риса, но если бы они посещали обычную школу вместо того, чтобы учить свои странные буквы, то узнали бы, что земля круглая, по крайней мере, так принято считать, и они неизбежно вернутся в исходную точку. Двое пьяных, Леон и Жюль, выписывая кренделя на речном берегу, добрели до конца набережной, куда никто теперь не смел соваться.

— Так больше продолжаться не может. У нас тут скоро будет настоящий монастырь. Почему мы должны от всего отказываться? С утра пораньше они уже на мосту, тычут в нашу сторону пальцем, кстати, похоже у них по пять пальцев на руке, и гогочут, запрокинув головы. Да, возможно, Леон и Жюль смешны. Но остальные?.. Вот они наводят подзорные трубы (обтянутые черной кожей и с металлическими кольцами) на нашу церковь. По очереди разглядывают петуха с зелеными бронзовыми перьями и ангела, который стоит на самом верху и улыбается, прижав палец к губам. Но почему им смешно?

Дети отдалились, сбились в банду дикарей. О Господи! Они напускали на себя серьезный вид, когда дети толпой шли вдоль набережной. Моя мать их рассмешила? Они ухохатывались, когда она, цыплячья шея, везла с рынка сумку на колесиках. Моя мать! Они пялились на прохожих, на матерей и отцов, на дядьев и теток, до чего же смешно, когда кто-то на твоих глазах падает, вот незадача. Шах и мат!

До банка мне надо идти по набережной. Бензин кончился. Кофе тоже, правда, у некоторых в запасе есть еще зеленый кофе. Вчера из города выгнали стадо овец, Пьер…

По нам война, лебеди со вспоротым брюхом, окровавленные перья, тонущие корабли лучше, чем эта горстка варваров, границу-то они не переступают, но насмехаются, да что там, просто издеваются над нами. По вечерам они покидают свою деревню с шатрами, где душат цыплят и жрут сушеную рыбу (они со смеху покатываются, когда наши рыбаки вытаскивают на удочке рыбку в шесть сантиметров). У них-то осетры со взрослого мужчину. Рыбаки злились: как им втолковать, что в наших озерах водятся сомы не меньше среднего подростка? Подростки собрались на камышовом острове. (Описание, птицы).

— Стоит ли сражаться за революцию?

— Они на Волге получали письма от наших рыбачек!

Они видели рыбачек, выстроившихся в ряд на берегу, голова опущена, тонкий профиль занавешен светлыми прямыми прядями. Только Барбара…

— Раз они смеются над нашими рыбачками…

— Они и над нашими домами смеются, и над улицами, и над лодками.

Неужели все, что мы чтим, нелепо и смешно? Дом с башенкой тысяча девятисотого года, собственность Эмиля, университет со сфинксами на мраморных колоннах, сумрачные аудитории с золотыми рыбками? Опасно! опасное влияние на подростков.

Люди не осмеливались больше смотреть друг другу в глаза. В прежние времена банкир с банкиршей, лежа грудью на красных подушках, наблюдали за редкими прохожими на пустынной улице, без задней мысли, с единственной целью ничего не пропустить; без ведома банкирши и курица яйца не могла снести. О, господи! она еще хвасталась: «Мне все заранее известно». Теперь сидит за закрытыми окнами в июньские вечера. А вечера долгие, небо светлое, дикари в синих кафтанах и меховых шапках — неужели им не жарко? — стояли на мосту, уперев руки в бока. Может, отдан какой-то приказ? Повсюду, по всей старой Европе — да как узнаешь — они повалили телефонные и телеграфные столбы, сидели в креслах-бержер, аккуратно обтянутых тканью под бархат, собирались в столовых а ля Генрих II, посудный шкаф с дверцами матового зеленого стекла. Мадам… велела поднять такой на чердак, увидела однажды утром, как дети столпились у шкафа и хохотали!!! Боже мой, шкаф был выкрашен под дерево, а моя мать всю жизнь любовно стирала с него пыль.

— Надо что-то делать, — повторял синдик, прохаживаясь туда-сюда по кабинету и грызя ногти; он страшно гордился собой: еще бы простой плотник и так преуспел. Последний раз ему заказали перестроить в шато амбар, где раньше хранился овес — на деревянной балке с тысяча восемьсот семидесятого года карандашом отмечали год сбора урожая и количество мешков — любимое занятие детей — погружать руки в свежие прохладные зерна. Он плохо подогнал балки, да и черепицу тоже, крыша протекала, на старинную мебель, которую расставила внутри шато Эрминья, капала вода, в общем, ремонт в шато чести ему не делал. Не дай бог это увидели бы они, дикари! Хотя сами-то