Чем я хуже? - [31]

— Ты меня прервала, неуважаемая, когда я собирался о третьем сказать. Так вот. Третье: терпеть не могу, когда люди в бытовые разборки между собой привлекают наши доблестные органы внутренних дел. Хоть милицию, хоть НКВД. Я лично считаю это гнусным и подлым. Но, если вы с мужем на такое нацелены — то и я, в свою очередь, тоже не собираюсь проявлять в вашем отношении щепетильное благородство. Это было бы просто глупо и несправедливо по отношению и к самому себе, и к другим порядочным людям, которым вы можете изрядно нагадить. Так что, предупреждаю сразу: если у кого-то из вас хватит ума накатать на меня донос, то на первом же допросе, я первым же делом добровольно сознаюсь, что твой муж — резидент японской разведки с агентурной кличкой Аято Сука, что он лично завербовал меня уже три года назад и теперь специально переселился ко мне поближе, чтобы успешнее вредить Советскому Союзу. И тебя, пышечкуобворожительную, не забуду — ты будешь нашей связной радисткой-гейшей по имени Атамули Ядала. И, не позже чем через неделю ареста, вы сами это подтвердите в письменной форме; наши органы вполне умеют вызывать просветление памяти. Да, это же мое предупреждение касается и семьи Лебедевых. Если заберут их — я просто напишу на вас куда следует анонимку.

— А если их заберут не из-за нас, а из-за самого профессора? — беспокойно вступил в разговор растирающий свое помятое горло верзила. — Как членов семьи?

— Да мне наплевать, из-за чего их заберут, если заберут. Как я в этом разбираться буду? — пожал авторитетными плечами Алексей Валентинович. — С этого дня молитесь, чтобы их не забрали, или съезжайте отсюда обратно к едрене фене, подвода еще не разгружена. Я предупредил. И еще. Четвертое: я почти на сто процентов убежден, что через несколько месяцев профессор Лебедев будет полностью оправдан и вернется в свою квартиру. Так что вы тут особо не располагайтесь — все равно скоро освобождать придется. А в том, что я знаю, что говорю, вы убедитесь буквально через пару дней. Вчера, в газетах об этом еще ничего не сообщали, но я знаю, что между Германией и СССР подписано экономическое соглашение. Связи между нашими странами теперь будут развиваться и укрепляться, в том числе и в политических и военных сферах. Так что, обвинение в шпионаже на Германию станет просто не актуальным, если вы знаете такое умное слово. Если вам все понятно, то выйдите на хрен оба из квартиры, пока мы с хозяевами освободим для вас одну комнату. Я вас в окно кликну, как управимся.

Утихомиренные присмиревшие Гундякины без возражений освободили коридор, оставив после себя уже занесенные в квартиру сундук, ободранную деревянную тумбочку и какие-то узлы.

— Ну, что, Сергей, давай ты или твоя мама, командуйте, куда ваши вещи выносить.

— Слушай, Саша, — подошел ближе Сергей, — даже не знаю, как нам тебя благодарить. Не ожидал я от тебя такого заступничества.

— А-а, — махнул рукой «Саша», — пустое. Не надо меня благодарить, свои люди. Соседи, как-никак.

— Сашенька, — обратилась к нему и Лебедева, — вы, по нынешним временам, очень смело себя повели. Смело и благородно. Даже как-то совсем неожиданно. Спасибо.

— Да, всегда, пожалуйста. Обращайтесь, если Гундякины опять обижать вас попробуют.

— А скажите мне, только честно: то, что вы сказали насчет Германии — это правда?

— Честно — правда. И скоро вы сами в этом убедитесь. И еще. Я действительно почти уверен, что еще до Нового года, ваш муж вернется домой. И это не пустые слова. Потерпите. А сейчас командуйте: что и куда носить. Используйте мою, — он улыбнулся, — так сказать, повышенную грузоподъемность по полной. Не стесняйтесь.

И они использовали. И ни капельки не стеснялись. Меньше чем за полчаса комната, называвшаяся в профессорской семье столовой и отошедшая, согласно ордеру, Гундякиным, была пуста.

— Саша, может, вы с нами отобедаете? — обратилась к моющему в ванной испачканные руки соседу Лебедева.

— Отчего ж? Не откажусь, — согласился проголодавшийся к этому времени «Саша». — С самого утра ничего не ел.

— Вы тогда к Сергею в комнату пройдите, а я на кухне еду разогрею. Представляете, от нас из-за этого домработница ушла. Не захотела, как она сказала, врагам народа прислуживать.

«Саша» сочувственно кивнул, хотя в этом «горе» (уходе домработницы) сочувствия к Лебедевым не испытывал. В его семье ни в прошлой, ни в этой жизни услугами домработниц, как-то не пользовались — все делали сами. Гундякиных он решил пока не звать — пусть погуляют, чтобы аппетит своим вредным присутствием не портили.

Да-а, профессорша с кухней дружила, мягко говоря, не очень: отварная картошка была не доварена, пересолена и, местами, не дочищена. Положение спасали деликатесы, надо думать, из профессорского спецпайка или, благодаря большой зарплате, с базара: колбаса, сало с многослойной прорезью и открытая специально для гостя-спасителя банка дальневосточных крабов. Крабов Алексей Валентинович не пробовал даже в прошлой (будущей) жизни, как-то не довелось. Понравились. Сытно наевшись и выпив два стакана крепкого чая из серебряного вычурной работы подстаканника (серебряными были все столовые приборы, украшенные черненой стилизованной буквой «Л» и силуэтами лебедей), «Саша» вытер губы подложенной под тарелку льняной салфеткой тоже с лебедевским вензелем, только уже вышитым, и стал прощаться.