Человеку нужен лебедь - [58]

Звук выстрела гулко откатился в море. Борис посмотрел на небо. Редкие тучи узкими полосами вытягивались с востока. Края их были растрепаны пышными косами. Раскаты выстрела и тучевые косы предвещали моряну.

Но с берега еще дул норд-вест. Налетая на заросли, он то шумел в чакане, нещадно трепля его вершины, то резко залегал. Вскоре его порывы начали терять силу, и граница, где они обессиленно стихали, стала быстро приближаться к Борису. Когда она пролегла по протоку, Борис увидел недвижные заросли с морской стороны, а с береговой ветер еще осилил склонить тонкие вершины чакана. Потом они застыли неподвижно. На острове наступила тишина. Борис приподнялся и неожиданно ощутил, что два ветра сошлись на его лице: левую щеку трепал сухой норд-вест, правую — освежала влажная моряна. Дыхание ветров было так легко, что рядом даже чуткие листья чакана не шелохнулись. Борису случалось видеть встречу ветров. На море — по бегущим друг к другу маленьким волнам; в степи — по встречным поклонам трав; в камышах — по склоненным махалкам. Но оказаться вот так, в центре, довелось впервые. Им овладело какое-то радостное чувство, которое бывает у человека, открывающего новое таинство природы. Он весело оглянулся, ожидая моряны.

И она пришла. Тихая, неторопливая. Потянула легонько.

К закату по глубокой заманухе между большими островами уже бежали волны, временами захлебываясь пенными гребнями. Но, как часто бывает с моряной, после ухода солнца она потеряла силу и, как говорят каспийцы, чуть дышала. Толкнула море — вода пошла к берегам, а сама, тихонько дуя, словно проверяла: не мало ли, может, еще поработать?

Перед закатом Борис отыскал заросший вход в Лебединый ерик на Степном острове. Перетащившись через перекат, поплыл по течению, изредка сдерживая лодку шестом. Постепенно расширяясь, проток врезался в заросли большими заливами и просторными плесами. На них плавал пожелтевший чакан и привядшая куга, белые корни и белые лебединые перья. Глубокие ямы, вырытые лебедями, чернели отвалами ила. В конце острова Борис замаскировался в кулиге.

На проток лебеди выплыли, когда наступил полумрак. Несколько семей белых птиц долго и самозабвенно купались, с короткими всплесками исчезая под водой и бесшумно появляясь вновь. Лебеди беззвучно взмахивали линными крыльями. Размявшись после нудного дневного затаивания, они величаво поплавали, вальяжно разворачиваясь на поворотах. Замерли, прислушались и отправились на широкие плесы кормиться.

Слабое течение, касаясь бортов, что-то нашептывало, раскачивало чаканинки, и они еле слышно поскрипывали. Уже сквозь дрему Борис подумал, что на острове одни лебеди и почему-то нет другой подлини.

Среди ночи его разбудила громкая побежка по воде. Вдалеке, прихлопывая крыльями и пристанывая от боли и испуга, лебеди убегали с плеса. На нем шумно отряхивался енот или волк. Борис вытащил из-под паруса ружье.

Лебеди осторожно сплывали по течению. Впереди них по меляку спешил волк, его шаги были отличимы от енотовых. Борис перезарядил ружье пулями. От звонких щелчков взводимых курков лебеди остановились. Позади них из зарослей бесшумно вышла волчья стая. В бинокль Борис насчитал тринадцать силуэтов.

Стая хищников и лебеди, похоже, не раз схватывались между собой. Лебеди знали, что они меньше уязвимы на глубоком протоке, где можно отбиваться ударами клюва и даже больными крыльями, где могли унырнуть, скрыться под водой. Волчьи вожаки приводили сюда переярков и прибылых, чтобы поучить их охоте загонами. Одному из вожаков не удалось застать лебедей врасплох и погнать их навстречу стае. Теперь он, опережая птиц, пытался повернуть их назад.

Слыша его, птицы тревожно заговорили:

— Гул-гул-гул!

Борис выстрелил в сторону волчьей стаи. Лебеди испуганно пригнулись, положили шеи на воду. Волчий вожак с меляка шарахнулся в заросли. Стая шумно кинулась врассыпную. Когда стих вдали шум, лебеди приподняли головы. Поворачиваясь, долго оглядывались и прислушивались. Наконец-то, успокоившись, поплыли на дальние плесы.

…Борис в эту ночь долго не мог заснуть. Вспомнилась одна из давних стычек с Мильшиным. В тот день, как говорят охотники, «дичь хорошо моталась над зарослями». Вечером со связками селезней и гусей они с Мильшиным рано покинули засидки. Около тропы в крепь прилегли на сухой наплыв отдохнуть и покурить. Борис опрокинулся на спину и, прикрыв глаза, слушал Мильшина.

— Подкрался это я к ним впритык. Все слышу, а не вижу, заросли — гущина страшенная. Ну, думаю, меня не проведете, не на того напали. Путь вам один — к морю. Затаился, как заяц в шурган. Они идут ко мне. Хрюкают, визжат, а никто не ухает. Неужели, думаю, ушел кабан? — Мильшин округлил глаза, развел руки. Подморгнул, беспокойно заворочался, подгребая под себя нанос — Глядь! Вы-хо-дит агро-мадный кабанище! Я его спокойненько выцеливаю в лопатку, — Мильшин приподнял ружье к плечу, приложился щекой к ложе, прикрыл левый глаз. Качнулся вперед, выбросил правую руку по направлению выстрела. — Тыц! Он — брык! И ногами не дрыгнул. Вот так я их бью! — Он усмехнулся, помолчал. — Кинулся к нему узнать — мужик или баба? Раскорячился над ним и, значит, этаким манером рукой под хвост. Сам понимаешь, если мужик — удалить надо, а то мясо кобелиной вонять будет. А он, стервец, ка-а-ак вскочит! — Мильшин резко взмахнул руками вверх. — И врезал! А я-то на нем, вершки! Ружье бросил, куда там, не до него. Вцепился в загривок и лечу! Ишь как у меня, а?!