Человек в культуре древнего Ближнего Востока - [69]

Итак, этический идеал древневосточного человека сводится к простой, на первый взгляд, формуле: праведно жить, праведно мыслить и праведно действовать в «нашей» праведной общности. Но вездесущие в «литературе мудрости» образы «Невинных страдальцев» доказывают, что древневосточная система моральных ценностей и норм содержит еще один, притом основополагающий в моделировании идеального человека уровень — положительных и отрицательных отношений индивида с божеством.

3) Идеалом древнего египтянина был «„человек тихий“, который всегда терпелив, сдержан и скромен, владеет своими эмоциями» [183, с. 260–261]. Это подтверждается не только содержанием «негативной исповеди» в «Книге Мертвых», где предстающий перед судом Осириса заверяет суровых судей в том, что он никогда и ни в чем не нарушал послушания богам, но и в «позитивной исповеди» в «Поучении Схетепибре» (Среднее царство), провозгласившей послушание фараону-богу высшей добродетелью и источником всех благ: «Он (фараон) дарует силу тем, кто ему служит, и обеспечивает едой тех, кто идет по его пути» [161, с. 120–121]. Поэтому главным в древнеегипетской системе этических ценностей и норм является молчаливое принятие, одобрение сотворенного богом миропорядка и поэтому «„молчальник“ — ведущий образ древнеегипетской культуры» [144, с. 68].

«В цивилизации, рассматривающей вселенную как государство, — отмечает Т. Якобсен [165, с. 202 — 204], — послушание по необходимости должно признаваться высшей добродетелью… В Месопотамии „хорошая жизнь“ есть „жизнь послушная“». Правильность этого вывода подтверждается всей шумеро-вавилонской «литературой мудрости» — от шумерской поэмы «Человек и его божество», где сказано:

Человек — его бог склонил ухо к его плачу и горьким слезам,

Юноша — его мольбы и жалобы смягчили сердце его бога.

Бог внял его правдивым словам, искренним словам, которые он произнес

[68, с. 140],

до поздней «Вавилонской теодицеи», в которой основной мотив мудрых утешений Друга — призыв к послушанию богам и упованию на богов:

Прежняя сень по молитве вернется,

Примиренная богиня возвратится по просьбе;

Те, кто тебя не прощали, сжалятся над тобою.

Разумения справедливости ищи постоянно

[122, с. 236; IV, стк. 39–42].

Из десяти заповедей, составляющих ядро ветхозаветной системы этических норм, пять в самой категорической форме требуют полного послушания Йахве, признаваемого основным источником благополучия и процветания «мы» и «я». Поэтому противопоставление непослушания по отношению к богу как наихудшего из зол и как причины неминуемых кар, послушанию как высшей добродетели и конечному источнику всех благ служит одним из постоянных мотивов Ветхого завета. С наибольшей силой и драматизмом этот мотив раскрыт в книге Иова, основная тема которой — проверка истинности и стойкости послушания послушного. В начале повествования Иов предстает как идеал богобоязненности, воплощение добродетели, который: «…прост, и праведен, и богобоязнен, и далек от зла» [99, с. 564; 1, 8], однако Противоречащий (сатан) сомневается в истинности и стойкости этих добродетелей Иова, и Йахве разрешает испытать его потерей имущества, гибелью детей, болезнями. Обрушившиеся на Иова несчастья и страдания приводят его к искусу строптивости и непослушания, однако герой не поддается искушению и торжествует подлинная, проверенная, высшая добродетель — полное послушание йахве:

И отвечал Иов Йахве и сказал:

Теперь знаю: Ты можешь все

и невозможно противиться Тебе!

[99, с. 624; 42, 1–2]

Если к сказанному добавить, что подвергающий сомнениям многие общепринятые ценности автор книги «Экклесиаст» восклицает:

Однако знаю я и то,

Что благо — бояться бога и тем, кто его боится,

А блага нет нечестивцу, не удлинятся дни его, подобно тени,

Потому что бога он не боялся

[99, с. 647; 8, 12–13],

то следует согласиться с теми исследователями [165, с. 263–271; 183, с. 273–276], которые признают послушание Йахве, безусловное повиновение ему основой ветхозаветной системы моральных ценностей и норм, стержнем ветхозаветного идеального человека.

Весь приведенный материал, а он без труда может быть увеличен, кажется, позволяет определить идеального человека древневосточного общества как человека послушного и древневосточную культуру как «культуру послушания».

Однако такое определение, при всей его лапидарности, представляется неприемлемым не только потому, что столь многозначное и сложное явление, как культура, едва ли возможно втиснуть в один признак, каким бы емким он ни был, но и по другой, более веской причине.

Бог Ра, правивший когда-то на земле, сказано в древнеегипетском мифе [78, с. 86–89], состарился, «и тогда люди замыслили злые дела». В вавилонском «Сказании об Атрахасисе» говорится о том, что сотворенный богами род людской настолько расплодился, что Энлиль на собрании богов заявляет:

Шум человека меня донимает.

Людей не меньше, их стало больше.

Гомон их меня беспокоит

[122, с. 62; II, стк. 7 и сл.].

Согласно ветхозаветному мифу само становление человека предполагает непослушание, ибо первочеловек стал человеком только через нарушение запрета Йахве вкушать от «дерева добра и зла», подобное непослушание усугублялось и последующими поколениями людей. Все эти и многие другие примеры доказывают, что древневосточный человек, признав послушание высшей добродетелью, не абсолютизировал и не упрощал ее, а с течением времени все отчетливее осознавал, что сама человеческая сущность предполагает возможность непокорности, что послушание человека (свободного человека и отчасти полусвободного-полузависимого) отличается от абсолютного и безусловного повиновения нечеловека или «недочеловека» — раба тем, что оно не только допускает, но и предполагает в некоторых случаях непослушание.