Человек среди песков - [4]
Жан Жубер не отказывается совсем от мечты о солнечном городе, о будущем по-настоящему гармоничном взаимодействии между человеком и природой, но моделирует ее по известному ему прошлому. На песке город построить не удалось, поэтому радость наслаждения солнцем в этом романе, радость естества омрачаются порою тревогой. Марк, шагающий в сторону развалин Калляжа, не похож на того молодого человека, полного сил и энергии, который когда-то приехал на строительство. Горечь, грусть, разочарование человека, чьи мечты потерпели крах, чьи иллюзии развеяны, человека, сломленного поражением, сопутствуют его мыслям, но Марк — мечтатель, а мечтатель не теряет надежды.
В романе Жана Жубера в поэтически зашифрованной форме нашли отражение некоторые «болевые точки» современного капиталистического мира; цивилизация и пути научно-технического прогресса, проблемы сохранения окружающей среды в современное общество, возможность политических и экономических преобразований отсталых районов. Рассказывая историю Калляжа, автор поведал нам также о сегодняшнем дне Франции, о проблемах, стоящих перед современной французской интеллигенцией.
В богатой традиции французского интеллектуального романа книга Жана Жубера «Человек среди песков» заняла особое место, как взволнованный поэтический рассказ, роман-притча, роман-метафора. Необычный синтез поэзии и прозы отличает эту книгу от известных философских произведений Мерля, Буля и других авторов утопий и антиутопий, но одновременно роднит его с ними особой ненавязчивой манерой обращения к читателю, заставляя последнего проникнуться не только духом нашего времени, сегодняшних, минутных, с точки зрения вечности, устремлений, но и духом самой Истории, рано или поздно заставляющей каждого распознать свое место в ней, потерять и вновь обрести надежду.
О. Тимашева
~~~
Низкий песчаный берег, сплошь заросший колючим сухим тамариском, — узкая полоска земли между морем и болотами, на вид такая ненадежная, что кажется, не выдержит она яростного напора морских бурь. Я видел в дни зимнего солнцестоянии, как волны врывались в проходы между дюнами, перехлестывали через шоссе, разливались по лугам, добрасывая до самых лагун хлопья пены и всякий мусор. Но, как ни странно, эта полоска земли выдерживает все. Более того, нанесенный волнами песок, водоросли и тростник укрепляют ее. С каждым годом она даже отвоевывает у моря еще клочок, и старики теперь сплевывают на землю там, где некогда ребятишками ловили угрей и лобанов.
Мне нравится жить здесь, на берегу, из месяца в месяц наблюдая эту глухую битву двух титанов, и я знаю, что никто из людей не увидит исхода этой битвы, ибо земля и вода будут все так же сражаться друг с другом в некоем тайном сговоре между собой, даже и тогда, когда отродье человеческое давным-давно обратится в прах. По этим рассуждениям сразу видно, что жизнь в столь пустынных местах развивает склонность к глубокомыслию и что я вступаю в тот возраст, когда обретаешь мудрость.
Мой дом притаился за полосой дюн, надежно охраняющих его от моря. С севера сосновая рощица и кустарник защищают его от северного ветра, который дует с гор, проносясь над лагунами. Одна огромная крыша покрывает все: и амбар, и хлев, и конюшни, ныне заброшенные, и жилые помещения. Пристанище мое состоит из кухни, спальни и примыкающей к ней большой комнаты, которая служит мне кабинетом; здесь я наконец-то собрал все свои книги, так долго валявшиеся где попало.
Хозяйство мое ведет одна старуха. Каждое утро бредет она по песчаной дороге с фермы, стоящей на берегу лагуны. У нее черное платье, черные глаза и желтоватое лицо малярика. Она глуховата, поэтому мне приходится кричать, и мы перекликаемся друг с другом через кухню, как моряки с разных судов. Своим скрипучим голосом она рассказывает мне о погоде, о ветре, о плохом урожае, о мелких происшествиях в деревне. Однажды даже она заговорила со мной о Калляже: об этих гигантских развалинах, о наполовину засыпанном порте, о проржавевших машинах, увязших в песке.
— Неужто вы там никогда не бывали? Вам было бы интересно, на это стоит поглядеть!
Я сделал вид, что ничего не знаю, не имею никакого отношения к этой истории.
— Нет, и вправду поглядеть стоит. Поедете по дороге к лагуне, потом по шоссе до снесенного половодьем моста. Справа будет старый тракт и брод. Когда погода стоит сухая, проехать легко, а вот после дождей никак. А оттуда еще двадцать — двадцать пять километров, и вы на месте. Строили это еще до войны. Вы, верно, слышали о Калляже?
— Что-то смутно припоминаю.
— Да, до войны понаехали люди с Севера, планы у них были большие. Ох, вы бы на них посмотрели! Они думали, все смогут, а дело плохо кончилось… Этот край надо знать.
И она — которая никогда не смеется — принялась хихикать, показав три пожелтевших зуба, а пальцами сделала такой жест, словно хотела раздавить насекомое. Мне был знаком этот жест, я приметил его еще у дядюшки Мойры и у ее друзей, да, помню, и сама она в тот вечер, когда мы впервые заговорили о Калляже…
— Хорошо, — сказал я, — съезжу туда, пока не начались дожди.
Кроме старухи, я почти никого и не вижу; разве что порой навстречу мне попадутся рыбаки или пастухи, которые гонят гурты через тростниковые заросли, криками подражая ночным птицам. Все дни я просиживаю в своем кабинете, читаю или пишу, примостившись у окна. Когда я поднимаю голову, в просветы между дюнами мне видно море, то синее, то лиловое, то серое — в зависимости от часа и погоды. Во время бури ветер, налетающий с моря, обдает стекло брызгами, песок барабанит в окно, подобно мошкаре, — тот самый ветер и тот самый песок, которые сыграли такую роль в нашей истории.
