Человек среди песков - [6]

Я сел в машину. И не раздумывая поехал по извилистой дороге, которая идет через болота и так петляет в тростниках, что кажется, будто уже никогда оттуда не выберешься. Все же в конце концов я выехал на шоссе, которое сразу же узнал: то была главная дорога в Калляж. Симон хотел, чтобы она была великолепной, широкой, окаймленной симметрично рассаженными тополями. Сейчас одни деревья погибли, другие срублены — я вдруг догадался, откуда взялись колья, на которые были натянуты сети на берегу, — некоторые пышно разрослись, но, поскольку их не подрезали, ветви беспорядочно торчали во все стороны. Да и само шоссе с тех пор, как его забросили, сильно пострадало. То тут, то там его перегораживали песчаные наносы, вынуждая делать объезды по плохой дороге. Размытое водой гудронное покрытие кое-где провалилось, словно после землетрясения. Временами кажется, будто шоссе совсем исчезает среди заболоченных, потрескавшихся от засухи равнин.

В месте, носящем название Пучина, мост действительно рухнул… Перекинуть его через эту маленькую речушку, славящуюся своими внезапными и бурными паводками, представляло серьезную проблему, и, помнится, Симон очень гордился тем, как он разрешил ее.

Я знал, что дорога эта не слишком надежна и потребуется постоянно поддерживать ее, но не ожидал, что все так быстро рухнет. Однако, приблизившись к пилону моста, я понимаю, что талант Симона сомнений не вызывает. Но здесь явно оставила свой разрушительный след хорошенькая доза взрывчатки.

Примерно в ста метрах вверх по течению, за мостом, по-прежнему существует брод. По его огромным камням, сохранившимся со времен римлян, я благополучно перебираюсь через реку, которая, впрочем, в это время года выглядит невинным ручейком, а в период осенних дождей вздувается, и за несколько часов уровень воды в ней поднимается на три метра.

На противоположном берегу начиналась территория Калляжа, и, так как машина теперь ехала по шоссе, не встречая особых препятствий, вскоре в просвете между дюнами я увидел вдалеке синеватые силуэты пирамид. Остановив машину, я как зачарованный смотрел на это видение, казавшееся в песчаной дымке каким-то призрачным, и по волнению, стеснявшему мне грудь, понял, почему так долго откладывал эту поездку. Я должен был подготовиться к ней, пожив в тишине и уединении.

И это зимнее оцепенение, это долгое, терпеливое выжидание предстали передо мной лишь как прелюдия к тому испытанию, через которое мне предстояло пройти. Все мое прошлое, которое я медленно и упорно старался приручить, обуздать, внезапно нахлынуло на меня. И я почувствовал, что моя жизнь, подобно хрупкому механизму, которому угрожает любое резкое движение, явно начала разлаживаться.

В нескольких километрах от Калляжа я наткнулся на груду валежника. Опустошительный ураган обрушился на молодой лесок, и деревья полегли, подобно хлебам, примятым тяжестью проползшего по ним зверя. Дальше можно продвигаться лишь пешком. И мне пришлось оставить свою машину, вернее, спрятать ее по старой привычке в зарослях кустарника, тщательно заперев дверцы.

Как обычно в это время дня, поднялся ветер: он свистел и завывал среди сплетения ветвей, сквозь которые я медленно прокладывал себе путь, с беспокойством думая, что при таких темпах вряд ли доберусь до цели раньше вечера.

И в самом деле, солнце уже клонилось к горизонту, когда, преодолев последнюю дюну, я внезапно вышел к порту, вернее к тому, что от него оставалось: он был погребен под песчаными грядами, стершими с лица земли пирсы и причалы, песчаные валы плотным кольцом окружали старые прогнившие парусники, где плавало всякое тряпье. Навесы были сорваны, и шквальный морской ветер обрушивался на увязшие в песке огромные машины, которыми когда-то мы так гордились, — тракторы, бульдозеры, скреперы и подъемные краны. Все они были некогда выкрашены в один и тот же ярко-оранжевый цвет, остатки которого кое-где еще можно было различить и теперь, хотя все давно уже покрыто грязно-желтым налетом ржавчины, а под ногтем отделяются чешуйки разъеденного морской солью металла. Пирамиды, однако, выстояли, и портовые сооружения другого мола тоже казались почти неповрежденными. Но террасы нижних этажей были погребены под песчаным холмом с пологим склоном, который намело ветром; песок ворвался внутрь сквозь разбитые стекла и сломанные двери, словно бы сам песчаный берег, оторвавшись от моря, брал штурмом эти здания. Рядом с недостроенной пирамидой медленно поворачивается под порывами ветра забытый здесь гигантский кран. Церковь занесена песком по самую крышу.

Я подошел ближе. Над лагуной с криком носились чайки. На одной из террас к небу поднимался дым, и мне послышались какие-то голоса. Спускалась ночь, и на балконах, напоминавших входы в пещеру, вспыхнул огонь, потом еще один, еще… На гребне дюны появился ребенок и, увидев меня, убежал. Выглянули какие-то люди, смуглые, лохматые, до меня донеслась цыганская речь. Языки пламени вздымались все выше, освещая на фоне сумеречного неба фасады зданий и гигантские лестницы пирамид.

И тут над моей головой просвистели камни, я повернулся и, весь подобравшись, побежал, стараясь по возможности сохранять достоинство. Я знал, что цыгане не слишком воинственны и самое большее, что мне угрожает, — несколько шишек. Но мне вовсе не улыбалось, чтобы этот разбередивший мою душу день закончился так нелепо, поэтому я перешел на шаг, лишь свернув на шоссе.