Человек сидящий - [12]

Все, что они делают, — нельзя, и их как бы нет, они это понимают, но гонят, гонят от себя эти мысли. И продолжают отбирать, угрожать, пытать, потому что только так можно заслужить право не возвращаться к людям. Право остаться суками, козлами, сытыми среди голодных. Право лизать сапог.

Их никогда не становится меньше. Они — расходный материал, и на место одного стоят в очереди двое. Иногда их матерей находят на воле, рассказывают все, и некоторые матери приходят на свидания и просят сыновей остановиться. Но они не могут. Дороги назад нет.

Секции дисциплины и порядка, добровольные помощники администрации — у них много имен. Но суть одна, это изверги, которых люди в погонах нанимают пытать и убивать.

Нужды в этом никакой нет, в зонах тяжело, смертельно тяжело и без сук. Но традиции ГУЛАГа живы, они скрепляют поколения и умрут, только когда умрет сам ГУЛАГ.

Мы проходим чистилище — ИК-2 Екатеринбурга — без потерь, у нас почти ничего не украли и совсем ничего не отняли, этап был большой, нами не занялись всерьез, бывшие сотрудники бывают опасными, они умеют писать жалобы, а иногда бьют в ответ. Это само по себе козлам не страшно: за ними администрация и спецназ, — но может выйти за пределы тюрьмы, что нехорошо, лишние проверки не нужны.

Эта школа, недельные курсы наблюдения за тем, во что может превратиться человек, — бесценны. Ты смотришь и видишь, чего тебе ждать в зоне, что человек слаб и дух его ничтожен, мутная сучья пленка на глазах нарастает вмиг, а удалить ее невозможно, где-то внутри догорает в человеке искра, что мама подарила ему при рождении, но светить она ему уже никогда не будет. Тюрьма высасывает души и плодит мерзость.

Потом они выходят на волю. Но поздно, всегда поздно, жить вольно они уже не могут. Сапог, чтобы лизать, и слабый, чтобы пытать. Вечный челночный бег суки.

Карантин

Из ИК-2 Екатеринбурга нас уводят к вечеру. Зэков набралось много, почти двадцать человек. Из Перми, Кемерова, с Сахалина. И Москвы. Важно, что есть среди нас москвичи и те, у кого приговоры по взяткам и мошенничеству. Значит, этап нужный, его ждут. Это мы узнаем позже, а пока просто собираемся.

Тагил близко, но расстояния ФСИН не важны, дорога в любом случае будет мучительной и долгой. Так и происходит.

Для начала нас три часа держат в автозаке. Потом мы двадцать минут едем, потом — слышно, что это вокзал, и стоим еще час. Затем нас ведут в «столыпин». Он стоит на дальних путях, нужно ждать состава, к которому вагон прицепят. Проходит еще около двух часов. В это время производится дежурный шмон. В туалет нельзя, всем уже не по себе, но возмущаться — шанс приехать с рапортом и сразу попасть в ШИЗО.

За окнами становится совсем по-ночному, шумит город, слышны звуки вокзала, и, если бы не теснота — а нас одиннадцать в хате, обычном зарешеченном поездном купе со стальными полками, — можно было бы лечь, забыться и представить, будто ты едешь не в никуда, а во вполне определенное место где-то на юге и тебя ждет солнце, тебя ждут две недели отпуска, но поезд трогается, и мысли останавливаются.

Тагил — это перрон, прожектора и собаки. Все зло, избыточно зло, нам не нужны окрики и ругань вертухаев, мы идем сами, все устали, и у всех одно желание — доехать до зоны, выпить горячего чая, умыться и уснуть.

Первое желание сбывается быстро. Через час нас уже вводят в карантин ИК-13. Это одноэтажный барак, недавно отремонтированный и с наглухо закрытой локалкой[15]. Мы привыкли в СИЗО, что все арестанты равны. И еще, что сукой быть стыдно. Дневальные карантина — зэки, которым не стыдно быть суками. Они выставляют это напоказ.

Нас раздевают, отбирают одежду, оставляют лишь нижнее белье, коротко стригут, почти налысо, и отправляют в душ. Все это делается с подчеркнутым презрением.

Это неожиданно, потому что такого от другого арестанта не ждешь. А надо. Теперь надо.

Ни чая, ни кипятка. Вода из крана — и спать. И это хорошо, если думать отстраненно. Не время расслабляться.

Следующие дни определят, кем ты будешь в зоне.

Утро начинается с выдачи одежды и обуви. Робы и обувь выдаются на глаз. Это делается сознательно, пряник сразу должен начать просить. Получить обувь по размеру, подогнать штаны, добыть нитки, иглу, ножницы. Все нужно просить, и за все придется платить.

Алексей, старший дневальный карантина, начинает вызывать к себе пряников, прощупывать их. Запросы от оперов просты — выявить платежеспособных. Администрация в этом не участвует. Это должны делать зэки.

Зона устроена просто, структура отлаживалась десятилетиями. На каждом объекте — отряд, медчасть, ШИЗО, храм, школа, ПТУ, столовая, свинарник, штаб, посылочная, клуб, цеха промзоны, есть дневальные из зэков. На каждом есть старший дневальный, завхоз, как его называют все. Его задача — держать объект в порядке. Ремонт, строительство — все его проблемы. Администрация получает на это финансирование и отчитывается, но зона ремонтируется и строится за счет зэков. Завхоз должен найти средства.

Поэтому завхозы, получившие добро от администрации, приходят к Алексею, и он вызывает к себе перспективных.

Двое из тех, кто ходил к Алексею, устраиваются дневальными ШИЗО. Двое — в медчасть. Остальные остаются под присмотром. Шансы, что среди нас есть те, кто «поучаствует в нуждах» зоны, сохраняются. Еще через день двоих раскручивают на работу в «нарядке» — это отдел труда и занятости осужденных, зэк не может там работать, там персональные данные и ведение компьютерных баз, но и трудоустроенных зэков официально в колонии всего двести, а работает в пять раз больше. Пусть они и не устроены официально, пусть они рабы, но хозяин должен знать, где раб и сколько он сделал.