Человек с двойным дном - [66]

А Михаил Вячеславович упрекает меня в нежелании ничем помочь. Обращается к Андрею Григорьевичу:

— Эх, сколько я с этим Прибытковым бился! Доказывал, что Глезер — наш, честный советский человек. Кое в чем ошибался, заблуждался, так не век же за грехи корить! Но Александр Давидович не ценит моих усилий. — И ко мне: — Кстати, позвоните и подъезжайте к Прибыткову. Там все утряслось.

Совсем запутали. На кой черт я им нужен? Для чего хлопочут, если не поддаюсь? Или хотят благородством купить: ты нам не помогаешь, а мы тебе поможем. Лишь позже раскрылся их коварный расчет. Профком — он Профком, зарплаты не платит. Майя же хоть мизерную, сто рублей, за вычетом налогов — девяносто, — домой приносила. Может, если и жена работу потеряет, Глезер посговорчивей станет. Так встречался я с Прибытковым, заполнял и перезаполнял анкеты, писал заявления о приеме, а дни текли, и наступил май.

Утром 11 числа Майя ровным голосом, словно ничего не значащее, произнесла:

— Меня уволили из издательства.

Я обалдел. Ну, курвы-нелюди, как поет о вас Галич, в глаза улыбаетесь и тут же, по-своему, по-бандитски, бьете под дых. Как же я раньше не догадался об этом ходе противника! Недавно же Лесючевский втолковывал секретарю комсомольской организации «Советского писателя»:

— Удивляюсь, Елена Аршалуйсовна, как вы терпите в своих рядах жену идеологического диверсанта?

— Но что мы можем сделать, Николай Васильевич?

— Как что? Вы же комсомольцы! Повлияйте на нее… Намекните… Если она работает на таком ответственном идеологическом участке, то не должна якшаться с людьми вроде ее мужа.

Да он не постеснялся Майе то же самое и в лицо сказать. А после нарочно при ней разорался в издательском буфете:

— Будем гнать антисоветчиков поганой метлой!

Не вняла она, и вот расплата.

Левые западные писатели, сочувствующие СССР, не тянет ли вас познакомиться поближе с низкорослым, извечно хранящим на жабьем лице одновременно злобу и подобострастие, тридцать лет восседающим в директорском кресле издательства «Советский писатель» Николаем Васильевичем Лесючевским. Легендарный стукач, по доносам которого оказался в лагере не один русский писатель, в том числе знаменитый Николай Заболоцкий и Борис Корнилов, — несмотря на общеизвестность черной деятельности, а, может, именно благодаря ей, наслаждается властью в полной мере и посейчас. После XXII съезда КПСС на партийном собрании в Союзе писателей обсуждалось его персональное дело. Припомнили все. Казалось, закатилась звезда упыря-директора. Но высокие покровители из ЦК (лично Суслов) и КГБ спасли верного ставленника, который в свое время согласился печатать «Один день Ивана Денисовича», лишь получив письменный приказ за подписью Хрущева. Впоследствии Лесюк публично хвастал:

— Мой нюх сразу почувствовал в Солженицыне врага.

Майю директор изгнал под предлогом сокращения штатов, хотя за неделю до того в соседний отдел на туже должность принял двух новых сотрудников (по закону он был обязан перевести на вакантное место сокращаемого работника). Изгнал в течение нескольких минут. Пригласил к себе и:

— Я вас вызвал, чтобы сообщить, что с сегодняшнего дня вы уволены.

А как же профсоюзы? — сомневается читатель. — Ведь руководитель обязан минимум за семь дней предупредить работника об увольнении, чтобы тот занялся поисками другой службы, Лесючевский моей жене насчет профсоюза объяснил так:

— Сейчас члены месткома (местного профсоюзного комитета) сюда придут, все уже предупреждены и проголосуют, как я распорядился (это вам не Англия, где бедные премьер-министры не знают, как угодить профсоюзам).

Он не обманул. Восемь человек несмело вошли в директорский кабинет и присели на краешки стоявших у стены стульев. Николай Васильевич произнес несколько слов, и руки месткомовцев резко вскинулись в едином порыве, словно сработала отрегулированная, тщательно смазанная машина.

На следующий день иду в издательство. В узком длинном коридоре толпятся авторы. Лесючевский, исполненный чувства собственного достоинства, — все от него зависят — как раз выплывает из кабинета. Подхожу:

— Разрешите с вами поговорить.

— Я занят. Иду пить чай.

— Можно подождать?

— У меня нет времени.

— Вы уволили мою жену, которая работала в издательстве двенадцать лет, за пятнадцать минут и не в состоянии уделить мне две-три?!

Диалог был недружественным, но велся вполголоса.

А тут Лесюк вдруг завопил как ошпаренный:

— Не устраивайте в коридоре митингов!

Горячая волна бешенства ударяет в голову. Не помня себя, бросаюсь на него. Меня ухватывает за плечи пришедший со мной приятель композитор Валера Ушаков. Кричу:

— Сталинский выкормыш! Убийца русских поэтов! Если тебе не отомстили дети Заболоцкого и Корнилова, то я за всех отомщу! Я — твой кровник! — устремляюсь с девятого этажа вниз, к телефону-автомату. Набираю номер. Слышу самоуверенный голос Михаила Вячеславовича и в приступе ярости бессвязно ругаюсь:

— Суки! Сволочи! — и крою его матом.

С той стороны провода увещевания:

— Успокойтесь, Александр Давидович! Успокойтесь и перезвоните.

Бросаю трубку. Жадно выкуриваю одну за другой три сигареты и звоню снова. Гебист — воплощенная вежливость и предупредительность: