Человек с двойным дном - [51]

Г. Дальше у меня написано, почему их не выставляют, и я ссылаюсь на группу художников — Вучетича, Кербеля, Кацмана и Томского, которые, как и в сталинские времена, руководят Союзом.

Р. А вам не кажется, что раз им доверили такие посты, то надо их слушать?

Г. Не кажется. Фалька не давали выставлять именно они. Эренбурга с трибуны Кацман назвал сволочью. С ними боролся и академик Шмаринов, который пытался открыть выставку Штеренберга, будучи руководителем МОСХа. Но со Штеренбергом можно и подождать, а мне ждать некогда. Предположим, сменят этих товарищей. И решат делать выставку Немухина. А в СССР всего четыре зрелых его полотна, и все у меня. Я бы не купил — ушли бы за границу.

Р. Так вы считаете, что делаете полезное дело?

Г. Да.

Р. А вот что вам пишет Гато: «Александр! Как вы могли дать мне такой материал? Он носит явно пропагандистский характер против вашей страны, которая оказала мне временное гостеприимство. Возвращаю его вам».

Г. Во-первых, это не похоже на стиль иностранки, а походит на стиль фельетонистов. Во-вторых, почему письмо, адресованное мне, попало к вам?

Р. Так уж получилось. А вы скажите мне, ведь вы не специалист в живописи, откуда вы знаете, что картины, собранные вами, действительно хороши?

Г. О них высоко отзывались и зарубежные, и наши искусствоведы, картины этих художников выставлялись в крупнейших мировых музеях. Кроме того, ко мне непрерывно ездит много народу, чтобы посмотреть эти картины. Это говорит само за себя.

Р. Понимаете ли, у нас есть люди, которые настроены не антисоветски, нет, но фрондируют. Запретный плод сладок. Они с ухмылкой и едут к вам.

Г. Я не думаю, что дело обстоит так. Ко мне приезжают достаточно серьезные люди, приезжают по несколько раз. Например, репродукции с моих картин были напечатаны в журнале общества Итало-советской дружбы, в номере, посвященном пятидесятилетию советской власти, а я думаю, что итальянские коммунисты знают, что полезно для нас.

Р. Мы сами знаем, что полезно для нас.

Г. Кто это «мы»?

Р. Те, кто руководит нашим искусством.

Г. Простите, я уже приводил пример с Фальком и Неизвестным.

Р. А чем вас так уж не устраивает скульптура Кербеля «Карл Маркс»?

Г. По-моему, Карл Маркс достоин лучшей скульптуры. И почему-то на последние международные выставки посылают работы не Вучетича и других, а Неизвестного и Попкова, например?

Р. Но, по-моему, Вучетич тоже получал первые призы!

Г. Да, при Сталине, и на каких выставках!

Р. Хорошо. А если на одну чашу весов положить всех, кому нравятся эти картины, а на другую тех, кому не нравятся? Какая чаша перетянет?

Г. Во-первых, для этого надо сначала показывать картины на больших выставках, а, во-вторых, вопросы искусства никогда не решались большинством голосов.

Р. Но ведь искусство делается для народа!

Г. Конечно, но народ приобщается к высокому искусству постепенно, а на сегодня, уверяю вас, гораздо большее число людей слушает «Мишку-Мишку», чем симфонии Шостаковича, и гораздо больше людей читало Эдуарда Асадова, чем Велемира Хлебникова.

Р. А что, Хлебников такой уж большой поэт?

Г. Представьте себе, что очень большой. Его даже называют «поэтом для поэтов».

Р. Это еще не звание. Вот если бы он был народным поэтом.

Г. Так у вас один Исаковский останется, ибо и Пастернак, и Марина Цветаева, и Ахматова званий не имели.

Руссовский достает из сейфа конверт, в котором оказываются фотографии работ Бориса Свешникова.

Р. Вы можете объяснить, например, эту картину?

Глезер объясняет.

Р. (Указывая на снимок с картины «Ателье Гробовщика»). А это что?

Г. А такие картины Свешников имеет право писать. Он отсидел восемь лет в сталинских лагерях по обвинению в заговоре с целью убийства Сталина! Как вы сами понимаете, чушь.

Р. Ну, если у него надломлена психика, то пусть пишет картины для себя.

Г. А он для вас и не пишет.

Р. Еще один вопрос. Вы построили трехкомнатную квартиру, устроили новоселье для двухсот гостей, а деньги откуда? Вы, кажется, даже внесли в кооператив сразу сто процентов?

Г. Нет, я внес только первоначальный пай и заплатил за год вперед. Что касается денег, то только за одну переведенную мной книгу Алио Адамия я получил три тысячи рублей, а у меня вышло восемь книг с шестьдесят пятого года.

Р. Не может быть!

Г. Перечислить?

Р. Да.

Глезер перечисляет.

Р. Но после выставки на Шоссе вас в периодике стали меньше печатать?

Г. В какой-то степени меньше, но печатался в двух номерах альманаха «Поэзия», в «Литгазете», в «Смене», «Известиях», «Неделе», и даже, в «Правде», без подписи, правда. А кроме того, в республиканских журналах.

Р. Но все же многих возможностей вы лишились? Можно лишиться и остальных.

Г. Все можно, только я не пойму, причем тут три жены?

Р. А вы представьте себе, мы смотрим на вас со всех сторон: в быту — неустойчив, провокационные выставки — устраиваете, дом в музей — превратили, и еще статьи передаете. Какой, по-вашему, облик получается?

Г. По-моему, получается винегрет. Я сам работал в газете и знаю, что насчет жен и любовниц вы очень любите вспоминать. Но ничего хорошего из этого не получится.

Р. Кстати, я, конечно, не ОБХС, но фининспекторы у вас были?