Человек с двойным дном - [47]

— Приезжайте и посмотрите на вашу журналистку!

К счастью, провокацию во-время разоблачили, и гебистские попытки опубликовать дискредитирующие фотоснимки в западных газетах оказались несостоятельными.

Первая встреча с посланцами Лубянки не привела к каким-либо видимым последствиям. Скорее всего в ту пору гебисты полагали, что живописцы не первостепенный объект для подавления. Коллекционера чуть-чуть приструнили, и достаточно. Они даже припугнули меня еще и окольным путем. Вызвали на допрос по какому-то поводу Эдика Штейнберга и будто между прочим: «Вы — художники. Вы должны продавать свои картины. Поэтому иностранцев принимаете и к ним ходите. А Глезеру что надо? Пропагандой занимается? Мы, кстати, недавно установили, что все его переводы — плагиат». Глупость, конечно. Зато меж художниками поползет слушок, достигнет ушей Глезера, и сообразит он, что с нами лучше не связываться. Но меня эти акции только раззадорили. Все шире и шире я показывал коллекцию и, мало того, стал собирать материал для книги о неофициальном искусстве.

Наступил 1968 год. Десять лет назад затравили до смерти Пастернака, и не раздалось ни одного протестующего против этой гнусности писательского голоса. Слишком свежа была в памяти сталинская эпоха, не исключалась вероятность возвращения к ней, и среди писателей считалось геройством уже не прийти на собрание-судилище, не подписаться под осуждением великого русского поэта, под крикливым настоянием выгнать его из России.

«…Наша общественная жизнь, — писал в 1836 году в письме к Чаадаеву Пушкин, — грустная вещь… Это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циническое презрение к человеческой мысли и достоинству — поистине могут привести в отчаяние».

Сто с лишним лет спустя никому не пришло бы в голову поверять бумаге подобные самоубийственные мысли. За гораздо меньшие грехи совсем недавно людей арестовывали и уничтожали. В пушкинской России была неполная свобода. В Советской — полное рабство. Пастернак не мог рассчитывать на поддержку общественного мнения. Такового не существовало. Но уже в 1965 году власти с неудовольствием и страхом обнаружили, что, казалось бы, навсегда стертое с лица русской земли, оно возродилось.

Так как общественность выступала с правовых позиций, обвиняя власти в нарушении собственной конституции и ими установленных порядков, то ради того, чтобы поставить преследования диссидентов на рельсы законности, в «Уголовный кодекс СССР» еще 16 сентября 1966 года были внесены новые статьи — 190¹ и 190². Первая из них гласила: «Систематическое распространение в устной форме заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно изготовление или распространение в письменной, печатной или иной форме произведений такого же содержания — наказывается лишением свободы на срок до одного года или штрафом до ста рублей». Вторая предупреждала: «Организация, равно активное участие в групповых действиях, грубо нарушающих общественный порядок или сопряженных с явным неповиновением законным требованиям представителей власти, или повлекших за собой нарушение работы транспорта, государственных, общественных учреждений или предприятий, — наказывается лишением свободы на срок до трех лет или исправительными работами на срок до одного года, или штрафом до ста рублей».

Весьма удобные, с туманными формулировками статьи, которые сильные мира сего способны толковать, как им заблагорассудится.

Наряду с судебными преследованиями, венчающимися отправлением наиболее активных инакомыслящих в концлагеря, тюрьмы и психбольницы, в 1968 году начинают широко применяться и внесудебные. Подписантов, привязанных к определенной службе, — редакторов, научных сотрудников, журналистов, учителей — выгоняют с работы. Нашей знакомой, талантливому биологу, не дали защитить уже подготовленную докторскую диссертацию, уволили из научно-исследовательского института. Несмотря на высокую квалификацию, ни на какое другое место не принимали. Вынудили пристроиться где-то в Туле, и каждый день около пяти часов она проводила в дороге.

Подписантов писателей и ученых поодиночке привлекают на беседы в кабинеты с тяжелыми плотно прикрытыми дверями, требуют публичного раскаяния, преграждают доступ к издательствам. По два, по три года маринуют уже набранные книги.

Эта тактика имела успех. Легальная оппозиция среди писателей и ученых быстро таяла. В 1969 году вместо сотен протестующих остались десятки. И как раз тогда оживился наш локальный фронт. Для надзирающих за художниками это было полной неожиданностью.

В 1967 году после выставки в клубе «Дружба» горком партии состряпал инструкцию, по которой все выставки должны были предварительно просматриваться и одобряться МОСХом. Ни одной экспозиции модернистов Союз художников допустить не мог. А без его разрешения никто из директоров клубов организовывать выставку не дозволял. У всех перед глазами была судьба Лидского. Его вышвырнули из «Дружбы» с волчьим билетом, иными словами, с запрещением пребывать на самом ничтожном руководящем посту. Наверху представлялось, что гайки закручены намертво. Однако однажды сорвать их удалось. В феврале приезжают ко мне гости из Института мировой экономики и международных отношений: