Человек с двойным дном - [26]

Что у них за помыслы? Обычно, если на кого-нибудь доносят, то от него требуют объяснения поведения, из меня же выуживают литературную рецензию. То ли уповают, что ненароком поставлю им сведения о Галиче, то ли выясняют, что я за птица.

— А пленку отдадите?

— Не могу.

— Я ее спрячу в чемодан и до отъезда из Тбилиси не достану.

— Не могу.

— Но это же идиотизм! У всей Москвы есть записи Галича. Отберете, я приеду и снова запишу.

Он всем видом демонстрирует, что согласен, однако, зависит не от него:

— Заместитель председателя нашего Комитета был в прошлом месяце в Москве на совещании. Им прокручивали песни Галича и велели повсеместно их изымать. — И утешающе: — Никого не задерживать, но отбирать.

До чего же вы гуманные и хорошие! Только песни арестовываете, а людей пока не трогаете.

— Послушайте, — говорю. — Пленку у нас купить трудно. Дефицит. Вы вместо этой хотя бы чистую мне вернули.

Глаза его округляются. Неясно, шучу я или всерьез. Убедившись, что всерьез, куда-то звонит и затем удовлетворенно:

— Сейчас принесут, а вы пока пишите.

Осторожно формулирую: «Все песни Галича написаны на основе решений XX и XXII съездов партии. Я предпочел бы сохранить запись для себя, но подчиняясь желанию тбилисского КГБ, оставляю в его распоряжении».

Закончил, и как раз приносят бобину. Выдрючиваюсь:

— Почему вы забрали у меня большую, а взамен даете маленькую?

— У нас другого размера не бывает.

— Ну, дайте тогда две.

Он озадаченно:

— Сейчас нет. На днях завезут. Вы звоните и заходите к нам. Еще одну обязательно получите. — И, провожая в коридор: — Вы часто приезжаете в Тбилиси. Будет сложно с гостиницей — обратитесь ко мне. Устрою.

— Спасибо. У меня здесь родственники.

— Насчет пленки позвонить не забудьте! — напутствует меня специалист по литературе, которого я потом на протяжении многих лет видел шныряющим по редакциям тбилисских газет.

А спускаясь по широкой парадной лестнице, я встречаю случайно, или так у них было заготовлено, смуглолицего. Ниже среднего роста, плотный, он с достоинством движется навстречу и, проходя мимо, поднимает на меня свои режущие глаза. Чем-то он походит на другого грузина, недоучившегося семинариста, сына сапожника и проститутки, великого Сосо.

Великий грузин

«Что ни казнь у него, то малина».

Осип Мандельштам

В 1937 году состоялась первая декада грузинской литературы и искусства в Москве. Большой шутник Иосиф Виссарионович, пуская в расход одних и ссылая в сибирские лагеря других, такими вот помпезными торжествами демонстрировал, что в советской стране «с каждым днем все радостнее жить, и никто на свете не умеет лучше нас смеяться и любить» (популярная песня 30-х годов).

Мой тбилисский дядя, оперный певец, о котором я уже упоминал, в то время работал в столице, но участие в декаде принимал, так как тенора и баритона из Тбилиси привезли, а про баса почему-то забыли. В заключение празднеств Сталин устроил в Кремле встречу с артистами. Дядю, как москвича, не пригласили, однако ему уж очень хотелось увидеть вблизи легендарного Иосифа, и он попросил своего приятеля певца Давида Гамрекели как-нибудь протащить его с собой. Дело удалось. Но дядя сидел слишком далеко от вождя и никак не мог удовлетворить любопытство. Кругом стояли настороженные и зоркие, как выдрессированные псы, товарищи в штатском, и любая попытка переместиться могла окончиться плачевно.

В конце концов дяде повезло: Сталину захотелось послушать старинную песню, а для знаменитого грузинского трехголосья не хватало баса. Гамрекели жестом поманил приятеля: «Иди, мол, сюда!» Тот поднялся, но не успел сделать и шага, два стража встали перед ним несокрушимой стеной: «Вы куда?». Впрочем, недоразумение быстро рассеялось. Благополучно доведя перепуганного певца до сталинского столика, подтянутые чекисты удалились. Трио спело песню. Хозяину понравилось, и он усадил исполнителей рядом с собою. Дядя очутился напротив усатого батьки и сумел детально изучить каждую черточку рябоватого лица. Но, тем не менее, как ни старался, не мог заглянуть в его глаза. Вождь смотрел влево от тебя, вправо, сквозь тебя, а на тебя, жаждущего уловить мудрый взор, — ни разу.

Сталин много пил, однако не пьянел и с интересом наблюдал за выступлениями артистов. Вот исполняет куплеты, посвященные партийным руководителям, популярный конферансье. Каждый куплет последовательно завершается предложением выпить за здоровье Молотова, Кагановича, Буденного. Но почему конферансье держит руки сзади? Что он там припрятывает? И верный маршал Ворошилов вскакивает, прикрывая Сталина всем телом и колесом выпячивая грудь. Тот его отталкивает. Но Ворошилов не поддается. А вдруг последует провокация и выстрел оборвет бесценную жизнь? Побледневший от страха артист нервничает, спешит закончить бесконечные здравицы и, вытащив из-за спины огромный рог, осушает его в честь бессмертного отца народов.

А потом соревнуются два хора — Восточной и Западной Грузии. Первый звучит похуже.

— Что же ты меня подвел? — укоризненно улыбается Сталин седому как лунь главе незадачливого хора, когда-то (вот совпадение!) обучавшему пению в духовной семинарии юного Иосифа Джугашвили.