Человек с двойным дном - [115]
— Посмотрите сюда. За отказ от дачи показаний можете получить год исправительно-трудовых работ.
Отбрасываю сборник в серой унылой обложке.
— Это ваш кодекс.
— Это наш советский кодекс!
— Нет, ваш!
— Александр Давидович! Мы арестовали группу спекулянтов антисоветской литературой. Почему вы не хотите нам помочь?
Опять в кошки-мышки со мной играют. Что ж, я не прочь.
— Орвела и Замятина купил на черном рынке в тысяча девятьсот семьдесят первом году.
— У кого?
— У спекулянта.
— Примет не помните?
— Николай Викторович, за три года не то что спекулянта, а любимую женщину позабудешь! Кажется, брюнет. Длинный.
— А Булгакова?
— Кто-то подарил на день рождения. — И поясняю: — У меня же по сто человек бывает! Подарки на стол в комнате сына складывают. Не разберешься, от кого что.
— А Набоков?
— Сосед принес.
У Грошевеня загорелись глаза.
— Фамилия!
Называю и добавляю:
— Он в Израиль эмигрировал.
На треугольном лице старшего следователя вздулись скулы:
— А Евангелие?
— Приятельница оставила, когда в Америку уехала.
Грошевень кладет передо мной лист бумаги:
— Напишите все, что рассказали.
Почему нет? Пишу. Он вызывает Копаева, который вновь меня сторожит, а Грошевень с моим признанием отправляется к начальству. И сразу же обратно. Зырится исподлобья. В кабинет входит среднего роста, кряжистый, пожилой с проседью человек. Грошевень и Копаев в струнку. И мне:
— Встаньте, это полковник…
— Ваш полковник!
Тот, брезгливо держа мое объяснение:
— Я не верю ни одному вашему слову.
— А я вашему!
Он устремил на меня взгляд. Буквально гипнотизирует.
— Что вы смотрите, как комиссар Мегрэ?
Полковник безмолвно повернулся и скрылся в темной пасти коридора. Копаев за ним. Грошевень напустился на меня.
— Как вы себя ведете?
— А кто он такой?
— Начальник следственного отдела Госбезопасности Москвы и Московской области, полковник Коньков.
— Ну и что?
Выйди же из себя, Грошевень, выйди! Выплесни злобу, которая таится в твоих глазах! Нет, отменно вымуштрованный старший лейтенант сдерживается.
— Александр Давидович, среди арестованных спекулянтов ваш знакомый.
— ?!
— Флешин.
Так вот где он! Его жена Эла звонила на днях и сказала, что Саша второй месяц в Таджикистане. Я удивлялся длительности командировки. Бедняга же попал как кур во щи. Летом мимоходом видел его в Тарусе. Он удил рыбу и приговаривал:
— Пусть политикой занимаются лошади.
Грошевень:
— Флешин на следствии показал, что восьмого октября сего года около дома художников вы ему продали двенадцать антисоветских книг: Солженицына, Бердяева, Замятина…
Сварганено грубо. Во-первых, спекулянт, находящийся под крышей КГБ, подпишет любые показания. Подтвердит, что ни потребуют. Во-вторых, кто же поверит, что забрали меня не за выставки, не за открытые письма и пресс-конференции, а за книжную торговлю. И в-третьих, 8 октября я был в Тбилиси. Стопроцентное алиби. Нокаутирую я вас.
— Врет Флешин!
— А мы точно знаем, что не врет!
Я смотрю на часы. Бог ты мой! Уже скоро девять!
— Мне нужно позвонить домой.
— Нельзя.
Ах, нельзя! Разговаривайте сами с собой. Умолкаю, и Николай Викторович сдается.
— Звоните, только покороче.
Набираю номер, и Лорик выпаливает, что в «Вечерней Москве» обо мне фельетон. Лубянка меня еще лишь допрашивает, а газета уже спекулянтом антисоветской литературы обзывает. Ну, в меня, товарищ Грошевень, дисциплину не вбивали, и нервы мои не столь закалены, как ваши. Роняя стул, вскакиваю:
— Негодяи!
Вздрогнул. Вскинул невинные голубые глаза. А я разбушевался и вправду, как псих:
— Вешайте, бейте, пытайте! Ни слова больше от меня не услышите!
На крик прибежал Копаев. Засуетились.
— Александр Давидович, что с вами?
— Кто приказал «Вечерней Москве» печатать обо мне фельетон?
— Но не мы же! Наша организация к прессе отношения не имеет.
— Суда не было! Приговора не было! А я уже преступник, и без вашего ведома?
Грошевень всплескивает руками.
— Можно же по-человечески! Зачем шуметь? Да вы поймите, — мы «Вечернюю Москву» давно не выписываем. Только «Правду», «Известия» и «Литературку».
Отчего-то именно эта брехня подействовала на меня отрезвляюще. То КГБ всевидяще. Так и допросы с новичками ведутся. «Признавайтесь, нам все равно всегда все известно». То КГБ в полном неведении. Московские следователи не читают московских газет.
— Мы с вами, Николай Викторович, понапрасну теряем время.
Он же, заметив, что я в норме, опять за стол и меня приглашает.
— Разберемся. С Флешиным давно знакомы?
— Лет семь.
— И ничего ему не продавали?
— !
— Но покупали?
— Да.
— Антисоветскую литературу?
— Альбомы по живописи у него приобретал. Какие, не помню.
А Грошевень вновь пускается во все тяжкие. Уговаривает меня добровольно сознаться, что я загонял антисоветскую литературу. Ну, может быть, не загонял, но распространял. Мы же знаем, Александр Давидович, все знаем! Упомянутый выше гебистский вариант для малолетних.
— Если знаете, отдавайте под суд.
— Славы жаждете?
До десяти часов он меня промурыжил и заключил.
— Трудно с вами. Отсыпайтесь сегодня, а завтра продолжим. Вот повестка на одиннадцать часов.
— В одиннадцать я занят.
— Вас не на концерт зовут.
— В одиннадцать ко мне приезжают друзья.
Книга посвящена неутомимому исследователю природы Е. Н. Павловскому — президенту Географического общества СССР. Он совершил многочисленные экспедиции для изучения географического распространения так называемых природно-очаговых болезней человека, что является одним из важнейших разделов медицинской географии.
На материале биографий Уинстона Черчилля и Джорджа Оруэлла автор показывает, что два этих непохожих друг на друга человека больше других своих современников повлияли на идеологическое устройство послевоенного западного общества. Их оружием было слово, а их книги и выступления и сегодня оказывают огромное влияние на миллионы людей. Сосредоточившись на самом плодотворном отрезке их жизней – 1930х–1940-х годах, Томас Рикс не только рисует точные психологические портреты своих героев, но и воссоздает картину жизни Британской империи того периода во всем ее блеске и нищете – с колониальными устремлениями и классовыми противоречиями, фатальной политикой умиротворения и увлечением фашизмом со стороны правящей элиты.
Вместе с Джанис Вы пройдёте от четырёхдолларовых выступлений в кафешках до пятидесяти тысяч за вечер и миллионных сборов с продаж пластинок. Вместе с Джанис Вы скурите тонны травы, проглотите кубометры спидов и истратите на себя невообразимое количество кислоты и смака, выпьете цистерны Южного Комфорта, текилы и русской водки. Вместе с Джанис Вы сблизитесь со многими звёздами от Кантри Джо и Криса Кристоферсона до безвестных, снятых ею прямо с улицы хорошеньких блондинчиков. Вместе с Джанис узнаете, что значит любить женщин и выдерживать их обожание и привязанность.
За две недели до тридцатилетия Марк Болан погиб в трагической катастрофе. Машина, пассажиром которой был рок–идол, ехала рано утром по одной из узких дорог Южного Лондона, и когда на её пути оказался горбатый железнодорожный мост, она потеряла управление и врезалась в дерево. Он скончался мгновенно. В тот же день национальные газеты поместили новость об этой роковой катастрофе на первых страницах. Мир поп музыки был ошеломлён. Сотни поклонников оплакивали смерть своего идола, едва не превратив его похороны в балаган, и по сей день к месту катастрофы совершаются постоянные паломничества с целью повесить на это дерево наивные, но нежные и искренние послания. Хотя утверждение, что гибель Марка Болана следовала образцам многих его предшественников спорно, тем не менее, обозревателя эфемерного мира рок–н–ролла со всеми его эксцессами и крайностями можно простить за тот вывод, что предпосылкой к звёздности является готовность претендента умереть насильственной смертью до своего тридцатилетия, находясь на вершине своей карьеры.
Первая часть книги Л.Млечина «Алиби для великой певицы» (из серии книг «Супершпионки XX века») посвящена загадочной судьбе знаменитой русской певицы Надежды Плевицкой. Будучи женой одного из руководителей белогвардейской эмиграции, она успешно работала на советскую разведку.Любовь и шпионаж — главная тема второй части книги. Она повествует о трагической судьбе немецкой женщины, которая ради любимого человека пошла на предательство, была осуждена и до сих пор находится в заключении в ФРГ.
Театральный путь Алексея Владимировича Бородина начинался с роли Ивана-царевича в школьном спектакле в Шанхае. И куда только не заносила его Мельпомена: от Кирова до Рейкьявика! Но главное – РАМТ. Бородин руководит им тридцать семь лет. За это время поменялись общественный строй, герб, флаг, название страны, площади и самого театра. А Российский академический молодежный остается собой, неизменна любовь к нему зрителей всех возрастов, и это личная заслуга автора книги. Жанры под ее обложкой сосуществуют свободно – как под крышей РАМТа.