Человек с двойным дном - [111]

Алиса, молодец, сбегала за угол и позвонила Оскару. Теперь не потеряемся. Еще хорошо бы Уиллу Саттеру звякнуть, американскому дипломату, к которому мы с Юрой сегодня идем в гости. Он нас должен встречать на улице, чтобы провести беспрепятственно мимо милиционеров, следящих за каждым, кто вступает в запретный дом на Ленинском проспекте, где живут только иностранцы. Но наверное мы опоздаем. Впрочем, еще полчаса в запасе.

Из дежурки выходит усталый пожилой сержант и приветливо, даже с участием, говорит:

— Не волнуйтесь. Всего минут десять придется потерпеть. — И направляется к лестнице.

А коридор быстро наполняется милиционерами и дружинниками. С интересом поглядывают на нас с Алисой. Может, из любопытства, может, что-то замышляют.

— Вовремя, — говорю, — ты успела позвонить. Теперь отсюда и не выскочишь. Обратно, небось, не пропустят.

А минуты летят — десять, двадцать, тридцать… Возвращается пожилой сержант.

— Послушайте, уже все сроки истекли! Мы опаздываем. Нас ждут друзья.

— Позвоните и предупредите их об опоздании, — с достоинством советует он.

— Это американские дипломаты.

— Ну и что? Позвоните, только не рассказывайте, что вы в милиции. Придумайте что-нибудь.

— Нет, врать я не привык. Скажу, что есть.

С сержанта приветливость словно ветром сдуло:

— Антисоветчик, убирайся в Америку!

— Когда захочу, тогда и уберусь!

Черт возьми, где же отыскать телефон? Замечаю в конце коридора дверь с лаконичной надписью «Партком». О, тут-то телефон должен быть наверняка. И как забавно из парткома беседовать с Уиллом. Стучу. Раздается: (войдите!) За столом интеллигентного вида мужчина в штатском костюме. Вежливо спрашиваю:

— Разрешите позвонить?

Он удивлен, но не отказывает. Быстро набираю номер:

— Good evening, Will. I and Jura will come to your place later.

На этом мои познания в английском кончаются.

— Can I speak with Ell?

Его жена прекрасно говорит по-русски.

— Что случилось, Саша?

— Юру задержала милиция.

— Это ужасно!

— Нет, ничего страшного. Не волнуйся. Просто нижние чины хулиганят.

Парторг сжимает зубы. Надо же, попал в переплет! Но и не прервешь.

— Так вы не придете?

— Придем, только немного опоздаем. Пусть Уилл нас не встречает.

— Внизу же милиция!

— Неважно, с ней еще раз потолкуем. До скорого!

И парторгу:

— Благодарю вас.

Он уткнулся в бумаги, молчит.

Я доволен. Придется им отпустить Юру, коль американцы в курсе дела.

Алиса предлагает сочинить жалобу начальнику отделения на грубое поведение его подчиненных.

— Отличная мысль! Ты, как адвокат, и составляй челобитную.

Едва она ее заканчивает, появляется Юра. Но в кабинет начальника впускают лишь меня одного. Видно, им приятней беседовать без свидетелей. В комнате четыре человека: сам шеф, двое милиционеров, в том числе рекомендовавший мне убраться в Америку, и худой, как глиста, тип в штатском, который сидит за столиком чуть-чуть в стороне и делает вид, будто изучает какие-то материалы.

Начальник с кислой миной читает жалобу. Садиться не приглашает. Переживу. Сяду и без приглашения. Читает он долго:

— И что вы хотите?

— Там же написано. Чтобы вы наказали ваших хулиганов и проинформировали меня, как именно их наказали. — И, сокрушенно: — Наверное не проводите с подчиненными воспитательной работы?

— Послушайте, — вздыхает он, — известно ли вам, как сложна служба нашей милиции, как много забирает нервов? Иногда и сорвешься.

— Все равно не дозволено хамить, ругаться и заниматься рукоприкладством.

— Да, безусловно. Но вот вы поэт. Написали ли вы хоть одно стихотворение о милиции?

— Нет.

— О чем же вы пишете, позвольте узнать?

Ну, действительно, о чем же писать поэту, прозаику, драматургу, как не о доблестной советской милиции, которая, по словам великого пролетарского поэта Маяковского, его бережет, а по нашим, скорей, стережет.

— О любви пишу.

— Гм. А видели ли вы когда-нибудь работу милиции?

— Не раз.

— Например?

— В Кунцеве десять лет назад на моих глазах милиционеры арестовывали пятидесятников. Впечатляющее зрелище!

— Нет, нет, какую-нибудь большую, сложную операцию.

— Еще бы! Пятнадцатого сентября как раз ваши милиционеры под видом рабочих громили выставку.

— Н-ну, это не то…

— Почему же? Как раз то самое. Крупная операция при поддержке бульдозеров и самосвалов. Со сжиганием картин, арестом художников, избиением иностранцев. Разве не серьезная, не трудная операция?

Москва. 15 ноября 1974 года. Квартира А. Глезера. Пресс-конференция для иностранных журналистов.

Москва, 15 ноября 1974 г. Квартира А. Глезера. Пресс-конференция для иностранных журналистов.

Его лицо каменеет. Минута торжественного молчания. И не говорит он затем, а цедит:

— Я пришлю вам ответ на жалобу.

Естественно, ничего не присылает. Вернее, присылает через неделю, но не ответ, а жалобу на меня в местное Преображенское отделение милиции — у Глезера без прописки проживает художник Жарких.

А 15-го ноября в два часа открылась пресс-конференция. Приехали скандинавские, американские, немецкие, французские журналисты. Я рассказал о событиях 12-го ноября на Лубянке, о вновь испеченном указе Президиума Верховного Совета от 25 декабря 1972 года (кстати, никто из присутствующих о нем даже не слышал), зачитал протест против действий работников КГБ. Оскар говорил об акциях КГБ против участников Измайловской выставки и против меня, как ее организатора. Жарких поведал о наших злоключениях в суде и милиции, художница Светлана Маркова сообщила, что ее мужа, художника Александра Пеннойена, после Измайловской выставки поместили в сумасшедший дом, где он пребывает и поныне (любопытно, что назавтра его уже выпустили).