Человек может - [53]

— Нигде — ни в школе, ни в университете — мне не было так интересно, как в газете. Здесь каждый день не похож на другой. Здесь все время встречаешься с новыми людьми, с новыми делами, — говорила Лена, ощущая какое-то особенное доверие к этому человеку, который ей когда-то так не понравился. — Очень интересно. Хотя, когда я впервые пришла в редакцию…

Лена стала оживленно рассказывать о первом задании, которое она получила, о письме Маши Крапки, о том, как она пыталась установить, есть ли такая девушка на фабрике.

Павел слушал ее внимательно, не перебивая. Но когда Лена рассказала о смерти Маши Крапки и о том, как она была убита, Павел внезапно побледнел. Лицо его приняло странное, испуганное и вместе с тем решительное выражение. У него словно переняло дыхание.

Лене подумалось, что так известие о смерти Маши Крапки мог принять только человек, который убил ее или участвовал в ее убийстве.

— Что с вами? — спросила она испуганно.

— Ничего, — сказал Павел. Его голос стал совсем тихим, сдавленным и страшным. — Ничего. Я потом скажу.

Не прощаясь, он повернулся и ушел.

25

Слова таят в себе опыт многих поколений.

Какие океанские глубины, какие необыкновенные истории замечательных открытий, великой любви и бессильных безумий, гениальных озарений и животных страстей, ошибок и побед стоят за многими из них!

Боже мой, как много заключено в каждом слове!

Но, перекатываясь из уст в уста, перемалывая, подобно жерновам, события и судьбы, слова стираются, стареют и меняются. И вот уже сплющенное в лепешку, смирное, равнодушно-покорное слово попало в картонные тиски словаря.

Какой нечеловеческой мукой отдавались под сводами Тайного приказа стоны людей — им загоняли под ногти деревянные клинышки, чтобы узнать «п о д н о г о т н у ю» правду… Но на четвертом этаже, над вами, живет Людмила Робертовна с узким без единой морщинки лбом и вишневыми губками.

— Этого не может быть!

— Но я сама видела…

— Я этого не желаю слушать!

— Можете не слушать, но об этом все говорят…

— Это неправда!

— Так выходит — все лгут?.. У них вся семья такая… Я знаю всю их  п о д н о г о т н у ю…

А иногда слова взрываются. «В ы с т р е л», рожденный беззвучным полетом стрелы, стал синонимом самого громкого звука. Неделимый атом, обозначавший самую маленькую, самую ничтожную частичку сущего, с грохотом, в сравнении с которым раскаты грома — цыплячий писк, раскололся и превратился в знамение новой эпохи…

От каменного молотка — к циклотрону. От смолистого факела — к атомной электростанции. От гениального открытия первого колеса к не менее гениальному открытию — ракетоплану, поглощающему пространства между мирами.

Длинный и крутой путь, на протяжении которого слова вбирали в себя весь опыт человеческий, как полову, отсеивали ошибки, выбирали самое нужное, самое главное, а иногда сияющими разведчиками устремлялись в далекое будущее, в незнаемое.

Только одно слово на всем этом пути ничуть не изменилось в своем великом, в своем решающем значении. И если бы существовали весы, на которые можно бросить это слово, — с какой легкостью взлетела бы к потолку противоположная чашка, нагруженная многими судьбами и многими историческими событиями. Это слово — х л е б, о котором повелел человеку разгневанный бог: «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят…», бог, созданный человеком по своему образу и подобию только потому, что в поте лица своего всегда человек добывал свой хлеб;

слизняки и полупрозрачные водянистые луковицы неизвестных ныне растений, которыми питались наши волосатые предки с их выпуклыми надбровными дугами и тяжелыми нижними челюстями, и консервированные мясо, овощи и молоко — менее полезные, чем эти слизняки и луковицы, — обед из них можно получить в любом кафе, вдоль любой из дорог, пересекающих во всех направлениях Новый Свет (великолепный способ сбывать плохие продукты);

трижды благословенные золотые массивы пшеницы, взращенной на пустовавших прежде целинных землях Казахстана и Сибири, и крошечный, как носовой платок, горный надел, куда смуглый афганец с острым, как нож, лицом таскает в поле́ халата по горсти землю и ограждает ее камнями, чтобы горный силь не снес чахлых стеблей ячменя;

легкий хлеб Бесчиерро, полубезработного грузчика, веселого разговорчивого итальянца, съедающего самый дешевый завтрак из всех, какие ему доступны, — десяток зрелых, сияющих, как солнце, апельсинов, а каждая мышца просит мяса — он вчера разгружал пароход и нет больше сил; и тяжелый хлеб Дюпона, угрюмого миллиардера, каждый день завтракающего одним апельсином: ничего не поделаешь — диета, и в конце концов — сколько человеку нужно;

солдатский сухарь, размоченный в воде едва ли не всех рек мира, и свадебный пирог, огромный, как мельничное колесо;

горсточка риса, которой не хватило, чтобы сохранить жизнь исхудавшему, как мощи, индийцу, живот его так впал, что казалось — он вплотную касается спины (Британия, владычица морей!), и благодатный кусок черствого хлеба, что мог бы спасти от смерти распухшую от голода, не вмещающуюся в платье русскую крестьянку (голод в Поволжье. Сколько раз голодало когда-то Поволжье!);