Человек может - [31]

— Павел Михайлович, — сказала Софья, — только зашел. У него оборвались все пуговицы. Некому пришить ему, бедному… — И вдруг добавила: — Вы, Паша, можете взять себе это пальто…

Паша вышла. Павел не решался поднять глаза.

— Ты меня не уважаешь, — с обидой сказала Софья. — А ведь я всем для тебя пожертвовала. Ты должен ко мне относиться с уважением. С таким, с каким ты говоришь о Марье Андреевне…

Павла передернуло.

Бесстыжая и развратная бабенка. Развратная и бесстыжая гадина с чистой и мягкой душистой кожей, умная и опасная. Он нахмурился и вдруг усмехнулся криво и невесело, как человек, который собирается сделать что-то такое, за что ему самому стыдно перед собой.

А что, если поехать к ней? — подумал он. — В последний раз…

Нет, — решил Павел. — К черту. Если я сейчас не остановлюсь… Если я сейчас не остановлюсь, — я никогда больше не смогу посмотреть в глаза Марье Андреевне…

У молодого соснового леска Павел догнал Петра Афанасьевича Сулиму — бригадира монтажников, который вышел погулять со своим сыном — четырехлетним Петей.

Некоторое время Павел с интересом прислушивался к разговору отца с сыном. Петя шагал впереди, а за ним медленно — Петр Афанасьевич.

— Так куда нужно повернуть, чтобы выйти к станции? Направо или налево? — спрашивал Сулима-старший.

— Направо, — отвечал Петя.

— Правильно. А к дому?

— А к дому — прямо.

— А потом?

— А потом — опять прямо.

— Вот и неправильно, — сказал Петр Афанасьевич. — Что лежало у дороги, когда мы в первый раз тут ходили?

— Галка дохлая.

— Да нет, сынок, труба большая.

— И галка тоже.

— Верно, но я о трубе говорю. Так вот, помнишь, мы возле трубы повернули направо?

— Чуть-чуть повернули.

— Правильно, Петро, чуть-чуть. — Петр Афанасьевич неопределенно хмыкнул. — Ну хорошо, веди, только смотри, чтобы мы не заблудились.

Павел догнал путников.

— Что это вы сына муштруете, Петр Афанасьевич? — спросил он, здороваясь.

— Приучаю ориентироваться. Мать избаловала — всюду за руку водит.

Петр Афанасьевич взглянул на сына, губы его тронула застенчивая усмешка отца, который гордится первыми успехами ребенка.

— Посмотри, Петя, какой жук ползет, — сказал Павел.

Петя умело подобрал жука, но у него не хватило сил удержать его, большой рогатый жук вырвался, упал на дорогу и быстро пополз.

— Заверни его в платочек, — предложил отец. — Где у тебя платочек?

Петя достал из кармана рубашки чистенький платочек и, сразу измарав его в пыли, посадил в него жука.

— А что это за жук, дядя?

Павел стал рассказывать, любуясь свежим, умытым лицом мальчика и чистыми серьезными глазенками.

Петр-маленький был очень похож на Петра-большого. Так же как у отца, у него ежиком торчали коротко остриженные белесые волосы, так же вокруг вздернутого носика были разбросаны редкие веснушки.

Отец едва заметно прихрамывал на правую ногу, раненную в дни обороны Севастополя. Чуть-чуть прихрамывал и сын, перенявший походку отца.

— Пока цех оштукатурят, не меньше недели пройдет, — сказал Петр Афанасьевич так, словно продолжал начатый разговор.

— В три смены работают, — ответил Павел. — Может, и быстрей будет.

— Бетонируют в три смены, а штукатурят в одну. Глупость у них получается. Штукатурными машинами раствор на стены набросают, вручную затрут, а потом плотники три часа на новое место подмости переставляют.

— Да, — сказал Павел. — Я вот ихнему начальнику участка говорил подвесные подмости сделать, да он и слушать не хочет.

— Какие подвесные?

Павел рассказал. Они стояли на повороте, «где лежала дохлая галка»… От молодого сосняка шел крепкий и густой хвойный дух. Темнело. С писком заметалась над ними какая-то маленькая птаха. И вдруг от леса через дорогу понесся заяц — ушастый комок.

— Смотри, смотри, Петя! — с азартом закричал Петр Афанасьевич и пронзительно, по-разбойничьи, засвистел, как это умеют делать только верхолазы, в грохоте клепки на высоте подающие таким путем сигналы. Заяц наддал.

Вечером Павла вызвали к начальнику строительства Сергею Ивановичу Бушуеву. Павел был удивлен и встревожен.

— Может, это не меня? — спросил он у бородатого старика сторожа, который пришел за ним в общежитие. — Может, на строительстве есть другой Сердюк?

— Да нет, тебя, — ворчливо ответил сторож. — Монтажника. Из общежития. Сказали, чтоб сейчас же и шел.

Как только Павел открыл дверь в небольшую, с устоявшимся запахом табачного дыма комнату перед кабинетом начальника строительства, он увидел, что в кабинет быстро вошла невысокая женщина. Он хотел было последовать за ней, но передумал.

Подожду, — решил Павел. Сквозь неплотно прикрытую дверь до него донеслась скороговорка:

— Сергей Иванович, я к вам на минутку, по очень важному делу, вас никогда не застанешь, вы все время на стройке…

К Бушуеву пришла начальник санчасти строительства, совсем молодой врач Вера Гурина.

— Здравствуйте, Вера Ивановна. Садитесь, пожалуйста, — прервал ее Бушуев. Он любил всегда взволнованного начальника санчасти именно за это волнение, за то, что Гурина, видимо, даже не представляла себе, что могут быть какие-нибудь дела более важные, чем дела ее санчасти, и, вероятно, совершенно искренне считала, что строительство специально создано для того, чтобы она и ее медсестры предохраняли строителей от всех существующих болезней.