Человек, который был похож на Ореста - [54]

Эвмон подозвал громким голосом своих адъютантов и приказал собираться в далекий путь в родные края. Садясь на своего буланого коня, он обернулся, чтобы взглянуть на темный замок доньи Инес. Кто бы мог подумать, что эти мрачные стены, заросшие плющом, служат клеткой для белокурой газели, увенчанной розами.

ШЕСТЬ ПОРТРЕТОВ

В «Именном указателе» в конце книги опущены разделы, посвященные царю Агамемнону, донье Клитемнестре, инфантам Электре, Ифигении и Оресту, а также кормилице Клитемнестры. Их портреты представлены в этой части отдельно. Они располагаются согласно латинскому алфавиту; материалы, изложенные здесь, опираются одновременно на данные античной истории, древней трагедии и ее современных вариантов, на слухи, распространившиеся в Аргосе, на произведения епископа Фенелона[35], на сокращенные воспоминания александрийцев[36], за исключением Атенео[37] и Павсания[38], а также на другие источники.

Агамемнон. О возвращении великого Агамемнона известно немного. Благородный монарх, состарившийся в битвах в далеких краях, говорил своим солдатам, что для него настало время оставить поля сражений. Он скучал по родному городу, по его залитым солнцем стенам и хотел провести остаток дней своих, прогуливаясь по полям со своей возлюбленной Клитемнестрой и принимая иностранных послов ежедневно, кроме вторника — в этот день он бы обучал своего сына Ореста искусству политики. О дочерях он обыкновенно не упоминал и рассчитывал поскорее выдать их замуж за состоятельных идальго. Когда он ступил на землю Арголиды после столь долгого отсутствия, то сразу различил в воздухе свежий аромат, который не раз доносился до него во время сна. Тогда запах будил его, словно ветерок, ворвавшись в прореху на стене кожаного шатра, задевал царя по лбу своим крылом. Сейчас ему припомнилось, что это случалось, когда он видел во сне лето в родной стране, о которой в их стан не долетали другие вести, кроме легкого дуновения ветра, напоенного знакомыми ароматами. Как только корабли встали на якорь у берега, Агамемнон решил потихоньку ехать в свой город.

— Будем считать, что весь путь займет у нас пять дней, — сказал он своему коню Эолу. — Мы поедем одни, оторвавшись на целую милю от свиты. Давай отправимся в дорогу завтра, на рассвете.

Конь согласился, рассчитывая за ночь, проведенную на суше, избавиться от морской болезни, мучившей его на протяжении всего путешествия, когда он стоял, привязанный к мачте корабля своего господина. Взглянув на животное, лоцман вспомнил «Одиссею» и сравнил его с Улиссом, пожелавшим услышать печальное и чарующее пение сирен. Эол был первым в семье конем, которому довелось ступить на борт корабля, чем чрезвычайно гордился, сокрушаясь лишь о том, что не мог отправить родственникам весть о своем замечательном путешествии. Он устроился на ночлег под большим дубом; осенняя ночь дышала покоем, под его брюхом тихонько шуршала палая листва на траве. Иногда Эол поднимал голову и видел, как Агамемнон сидит на перевернутом кожаном щите, положа шлем на колени, смотрит на месяц, выплывающий из-за мягких холмов, и длинные седые волосы царя развеваются по ветру. Хозяину уже перевалило за пятьдесят, и его лицо избороздили глубокие морщины. Коню припомнился тот день, когда он, необъезженный жеребенок, предстал перед Агамемноном. Тот подошел, посмотрел ласково, словно они давным-давно знали друг друга, и тут же вскочил ему на спину, не думая о седле. Эол не отважился встать на дыбы, что обычно проделывал, стоило кому-нибудь попытаться сесть на него, а подчинился сильной руке — сперва пришлось скакать по полю мелкой рысью, а потом веселым галопом: тут-то ему пришлось узнать жесткие колени царя. Спешившись, Агамемнон похлопал его по шее и груди, посмотрел зубы и потрепал кулаком по морде — с тех пор они подружились. Смысл разговоров хозяина с другими ахейцами не доходил до коня, но, оставаясь со своим повелителем наедине, Эол понимал каждое царское слово, обращенное к нему. Когда же перед битвой или охотой на зайца царь замирал возле него, словно завороженный, положа руку на седло, он мог читать даже самые тайные мысли своего повелителя. По мнению коня, у Агамемнона никогда не возникало сомнений относительно верности Клитемнестры, в основном потому, что в семейной жизни с ним она оказалась существом податливым, а в постели — горячей. Таким образом, если противоречащих этому сведений не обнаружится, можно считать, что монарх не подозревал о страшной западне. Во время последнего путешествия царь выдавал себя за знатного византийца, путешествующего в поисках самцов фазанов, дабы улучшить породу птиц в своих лесах на востоке; ему нравилось оставаться неузнанным на постоялых дворах. Когда Агамемнон вновь вступил на родную землю, его охватило ужасное волнение — а надо заметить, волноваться по такому поводу в те времена было не принято даже среди самых чувствительных греков — и в голове его перепутались картины детства, юности и зрелости. Он вспоминал себя мальчишкой, и тут же в памяти его всплывали более поздние события, царь смеялся и объяснял Эолу, что переживает все сразу, словно воскресают перед его взором собственные портреты разных лет.