Человек из тоннеля - [2]

- Простите, Василий Романович, но я не умею жалеть с оглядкой!

...Вначале он увидел глаза. Большие, широко распахнутые, светлые. Он не сразу определил их цвет: то ли голубые, то ли серые. Но то, что они участливы, доброжелательны, по-детски непосредственны, отметил тут же. И только затем обратил внимание на маленький вздернутый нос, сосредоточенно сжатые губы, родинку-кляксу на четко обрисованной скуле, обтянутой блекло-золотистой кожей, на выбившуюся из-под белой шапочки каштановую прядку. "Лилечка" - понял он. Это имя, журчащее словно ручеек, как нельзя лучше подходило девушке. О том, что она медсестра, догадался еще до того, как открыл глаза: ее голос, звонкий, как мартовская капель, был сродни свету, вырвавшему его из темноты. Захотелось коснуться губами родинки на ее щеке, каштановой прядки и этих удивительных светло-серых глаз. Но он тотчас устыдился своего желания - девушка могла неправильно понять его...

- Василий Романович, он открыл глаза! Смотрит! И вполне осмысленно! Лицо Лилечки отразило чуть ли не всю гамму чувств: радость, любопытство, надежду, нетерпение.

- Вы полагаете? Что ж, это легко проверить. Добрый день, больной! Как себя чувствуете? Понимаете, что я говорю? Если трудно ответить, опустите веки.

Скошенный к затылку лоб. Большой крючковатый нос. Толстые губы с обиженно опущенными уголками. Выпуклые немигающие глаза. Окунь, да и только! Впрочем, у окуня нет седины на висках...

- Понимаю... Здравствуйте, доктор. Чувствую себя хорошо.

- Вот даже как? Но это превосходно! Признаться, не ожидал. - Толстые губы расплываются в широкой лягушачьей улыбке. - Узнали меня?

- Нет.

- А почему решили, что я врач?

- На вас белый халат, шапочка и эта штука, - больной показывает на змеящийся резиновыми трубками прибор, свисающий на грудь врача. Этой штуковиной выслушивают сердце, легкие, но как она называется, больной не помнит.

- Имеете в виду фонендоскоп?

- Да-да, - быстро уточняет раненый. - Стетофонендоскоп.

Врач живо и многозначительно переглядывается с сероглазой Лилечкой, затем пересаживается со стула на кровать больного, ощупывает его забинтованную голову. - Но фонендоскопом, или, как вы точнее назвали его стетофонендоскопом, пользуются не только врачи, но и фельдшеры, медсестры... Больно?

- Нет.

- А здесь?

- Немного.

Врач оттягивает веки больного, удовлетворенно хмыкает.

- Превосходно! - Он возвращается на стул, забрасывает ногу на ногу. А теперь вернемся к вопросу о фонендоскопе и врачах. Помните мое возражение? Могу повторить... Что ж, тогда объясните, почему решили, что я - врач?

"Он что же, считает меня ненормальным?" - с неожиданным раздражением думает больной и резко отвечает:

- Ну, хотя бы потому, что вы сидите, а девушка в таком же халате, как ваш, стоит. И вы считаете это в порядке вещей.

Лилечка розовеет, осуждающе сдвигает темные брови, а врач взрывается громоподобным смехом.

- Да вы, оказывается, шутник! - хохочет он и хлопает больного по плечу. - Это превосходно. Веселые люди выздоравливают быстрее: чувство юмора подобно спасательному кругу.

Он обрывает смех, недоверчиво вглядывается в лицо больного.

- Понимаете, где находитесь и что с вами?

- Понимаю, что нахожусь в больнице и что у меня разбита голова. Но как это случилось, не помню.

- А что помните?

- Тоннель.

Врач снова переглядывается с медсестрой, лицо которой принимает озабоченное выражение. "Напрасно я ляпнул о тоннеле, - мысленно досадует больной, от которого не укрылось многозначительное переглядывание медиков. - Очевидно, что-то в этом роде я уже говорил, и они восприняли это как "сдвиг по фазе". Но ведь тоннель все-таки был. Когда-то, очень давно, но был. Странно, почему я помню только тоннель, а все остальное видится как в тумане..."

- Какой тоннель? - допытывается врач.

- Не могу сказать, не помню. - Если он станет объяснять то, чего еще сам не может понять, его и в самом деле сочтут умалишенным.

- Ну хорошо, оставим это, - соглашается врач. - А как вас зовут? Кто вы такой? Согласитесь, что нам пора познакомиться. Я - ваш лечащий врач, Василий Романович, а это, - он берет за руку медсестру, - Лилечка, пардон, Лилия Евгеньевна, палатная медсестра. Которая, заметьте, выходила вас.

Больной приветливо улыбается вновь порозовевшей Лилечке и даже протягивает ей руку, но врач настойчиво повторяет вопрос:

- Ну-с, а как все-таки прикажете величать вас?

Улыбка на лице больного гаснет, глаза устремляются в невидимую точку на чисто выбеленном потолке, левая бровь круто поднимается, упираясь в кромку бинта.

Вопрос застигает его врасплох, хотя неожиданным его не назовешь, к этому шло. Но, странное дело, он не знает ответа. Неужто он не вспомнит собственное имя? Что бы ни произошло с ним в прошлом, но он уже пришел в себя и вроде соображает, что к чему. А вот поди же... Надо вспомнить. Во что бы то ни стало! Иначе его сочтут умалишенным и переведут в другую палату, с решетками на окнах. Кто-то когда-то говорил ему, что больных с устойчивыми изменениями психики помещают в такие палаты. Ну нет, только не это!

Имя... Конечно, у него было имя. И отчество было, и фамилия. Но поначалу было имя. Дома, в школе его называли по имени. Это потом его стали величать по имени-отчеству. А сперва по имени. Значит, имя он должен помнить лучше. Так как же его зовут? Как называла его мать? Чудик-лохматик... Нет, это прозвище. У матери была странная манера давать всем прозвища. Но, очевидно, она называла его и по имени. Помнится, когда сердилась, называла по имени. Но это случалось редко, у матери был веселый, легкий нрав - она не любила расстраиваться, сердиться...