Человечья магия - [29]

Не люблю я такие улыбки.

Рядом с такой улыбкой все что угодно покажется подозрительным, возможно, новый запах тут вовсе и ни при чем.

Лия делает большой глоток своей приятно пахнущей и омерзительной на вкус черной грязи, но вместо того чтобы заняться креплением датчиков себе и Рристу (тот никогда не заморачивается подобными мелочами), отходит к оккупированному хвостатым креслу. Ррист развалился в нем со всеми удобствами, только что ноги на подлокотник не закинул, зараза. Лия облокачивается о спинку свободной от чашки рукой, посматривает на меня искоса. Вид у нее по-прежнему довольный и загадочный.

А потом происходит небывалое. Ррист протягивает руку и забирает у Лии чашку. Подносит ее к лицу, нюхает, шевеля тонкими по-кошачьи чуть приплюснутыми ноздрями. Касается края чашки губами и делает большой глоток — я вижу, как вздрагивает его гортань под тонкой кожей. И даже не морщится. А Лия продолжает улыбаться, облокачиваясь о спинку кресла и хитро поглядывая то на Рриста, то на меня. И глаза ее сияют…

Когда я был совсем маленьким, у нас жил ханорик. Белый пушистый смерчик, полметра кипучей энергии и бешеного обожания. Охотником он был потрясающим, давил всё, что посмело шевельнуться в ближайшей округе вовсе не потому, что мы его плохо кормили. Да и не видел я ни разу, чтобы он ел добытое. Просто он был азартен и обожал хвастаться. Добычу он приволакивал к порогу дедовой комнаты, раз и навсегда установив для себя истинного вожака нашей небольшой стаи. И чем сложнее была притащенная добыча, тем с более горделивой небрежностью швырял ее наш куро- и крысобой к дедовым дверям. Куры бы ладно еще, эту погань проредить никогда не лишнее, а вот за откармливаемых к зимнему равноденствию мясных пасюков несколько раз приходилось серьезно извиняться и даже платить, соседи ругались.

Когда я подрос и начал притворяться человеком, жалобы как-то сами собою сошли на нет. Хотя наш пушистый Крысобой продолжал разбойничать еще долго. И каждый раз приносил добычу деду. А дед каждый раз его хвалил, восторженно и искренне — даже если потом приходилось извиняться.

Так вот, когда Крысобой швырял на порог свежезадавленную дикую курицу размером раза в четыре больше себя самого — могу поклясться, что на его белой пушистой мордочке проступало то же самое выражение горделивой небрежности и затаенного самодовольства, с которым сегодня смотрела — не смотрела! — на меня Лия.

Хорошо, что я уже сидел — хоть и на жёсткой табуретке. Пол, он куда жестче. Особенно если садиться на него со всего размаху. А я бы сел, наверное.

Так вот почему он таким странным мне показался, привычный аромат горячего молока с корицей и медом, кофе и человека. Потому что не человека.

Людей.

— Как?

Рад, что даже в такой в высшей степени нетривиальной ситуации любознательность учёного меня не подвела. Предмет вполне обоснованной гордости.

— Сама толком не понимаю… — Лия старается быть серьезной, но глаза ее выдают. — Мы просто репетировали. Даже и не думали, что… и вот. Здорово, правда?!

— Здорово.

— Ты не рад?

— Я рад.

Это реакция. Откат. Слишком долго стараться — и получить все, к чему стремился, вот так, совершенно без напряга — такое кого хочешь выбьет из колеи. Потому-то и нет никакой радости — слишком обыденно все получилось. Словно обманули с наградой. Нормальная реакция. Пройдет.

Ррист зевает во все свои тридцать два, белые и такие — теперь! — жутковато ровные. Встает, лениво потягиваясь. Автоматически фиксирую изменения: зубы, запах и какое-то новое спокойствие, что ли? Никогда ранее, даже в самом глухом междуфазье, не был он настолько спокоен.

— Мы пока у тебя поживем. В подвале, ну где вы раньше как раз человеков держали, — говорит он, крепко беря Лию за руку. — У тебя там все равно сейчас никого нет. А потом придумаем что-нибудь. Пошли!

— Спасибо тебе, — торопливо частит Лия, продолжая улыбаться виновато и самодовольно одновременно. В глазах ее по-прежнему светится обожание. Только смотрит она теперь этими обожающими глазами вовсе не на меня. — Без тебя мы бы никогда… Извини, что так получилось, и, пожалуйста, не обижайся, я не хотела, оно само как-то так…

— Ты идешь или нет? — Ррист замирает на пороге, он напряжен и готов защищать добычу. Раньше бы я сказал, что он нервно подергивает хвостом — но теперь хвоста у него нет. Он что — думает, я буду с ним драться? Зачем? Хотя стоило бы.

Не обижайся.

Хм…

Двойное предательство, и — не обижайся! Подруга и друг, как из анекдота — «Сюрприз!». Единственный удачно закончившийся эксперимент прошел совершенно бесконтрольно. Вместо того, чтобы научно, под наблюдением, в стерильных условиях лаборатории и со скрупулезной поэтапной фиксацией каждого шага, они провернули все по старинке! В саду! Словно малые дети! Никаких точных данных, никаких записей. И остается только гадать, что же именно послужило последней осиновой щепочкой. Гадать — и делать все заново. Столько работы хнеру под хвост, да что там хнеру — оборотню! И только потому, что эти двое зарепетировались! И после этого — не обижайся?!

Только вот почему-то мне казалось, что Лия просила ее извинить вовсе не за это. А за что тогда, интересно? Неужели за пошлую анекдотичность сложившейся ситуации?