Чел. Роман - [128]

– Петя, не начинай. Отпуск с завтрашнего дня.

– Я это месяц уже слышу…

– Слово офицера.

– Пф-ф… Ну, раз слово офицера… Куда там подъезжать?

– К приемному отделение. Это со стороны метро.

– Понял. Жди. Да, как там они?

– Бунтуют. Твой особенно.

– Как ты их различаешь?

– По силе протеста.

– А! Рукоприкладствуют?

– Может, и ногоприкладствуют. Откуда я знаю?

– Ну, терпи. Сама виновата.

– Да уж, сама – кто ж еще? Вы, товарищ генерал, и ни при чем совсем.

– Хе, хе… Ладно, тебе. Берегись, не усердствуй там.

– Да, все уж закончилось. Просто жду.

– А, ну и ладненько. Скоро буду.

Лифт не работает. В коридорах сумрачно.

– Вырубили от греха подальше основную сеть, – предполагает Белая и сама же отвечает:

– Впрочем, свет-то был не от нее. С утра на треть мощности перевели.

Тут же недоумевает:

– Должна ведь запаска на автомате сработать. Неужели и ее?

Спускаемся по лестнице. Подсвечиваем дорогу смартфонами. На первом этаже разгром. Перевернутая мебель в коридоре. Разбросанная больничная утварь. Сбитые со стен стенды и информационные щиты. Лежащая посреди коридора наряженная елка. Но людей мало. Пара-тройка больных. Да, несколько рядовых опалевцев. Оглядываюсь. Турникет у главного входа вырван с корнем и перемещен в фойе. Качаю головой.

– Быть такого не может. Это как же давили?

Белая смотрит туда же, но не удивляется.

– Хм… Идемте, идемте… Сквозняк… Осторожно… Эх, стенды-то чем им помешали… Вы знаете, Юлия Вадимовна, у кого самое крепкое рукопожатие?

– Не знаю. У штангиста?

– Хм… Ну, тогда у умирающего штангиста… Не разорвешь, хоть режь потом, если вовремя руку не убрать… А вы говорите турникет… Дайте всем умирающим надежду – они планету с оси сдвинут, а не то что турникет…

Входим в покинутый получасом ранее холл реанимационного отделения. В этом крыле свет есть. Но тусклый. В пару лампочек. И тот же разгром. Вспоминаю об отце.

– Подождите… Отец…

– Холод, холод… Давайте в отделение. Там позвоните, – торопит Белая.

Подчиняюсь.

В реанимационном такая же картина, как и везде. Но окна, кажется, целы, и потому здесь заметно теплее. Да и неведомый источник прежнего тепла не совсем еще, по-видимому, иссяк. Белая сворачивает в третью палату. Сбрасываю набранный было отцу звонок и иду следом. Останавливаюсь в дверях. Дальше идти нет смысла, да и тяжело. В палате всё вверх дном. Ужасно натоптано, но по-прежнему очень тепло.

– Ко мне? – спрашивает, оглянувшись, Белая.

– Пожалуй.

Соглашаюсь, не имея других вариантов. Еще в коридоре набираю отца. Он берет трубку после десятого гудка, на шевельнувшемся под ложечкой беспокойстве.

– Ты где? – спрашиваю без предисловий, входя за Белой в ее кабинет.

– К метро иду. Толпа. Не слышал.

– Метро? Ты на нем не ездил никогда. Заплутаешь. Взял бы такси.

– Так и иду брать такси.

– А вызвать?

– Да кто сейчас сюда поедет? Выйду на набережную. Должно быть посвободней. Там поймаю.

– Что он тебе сказал?

– Да ничего. Все и так понятно. Лететь вместе с ними я не мог. Ну, а если бы они вылетели нормально, подождал бы минут десять, да спокойно вышел. А так, я с ним все равно не поеду. Он где-то там ждет машину. Нечего лишний раз светиться. Ни ему, ни мне.

– А где ты был, когда все происходило?

– Сначала в фойе. Потом ушел в реанимацию.

– И как?

– Вакханалия. Представляешь, они как охрану смяли, так друг друга бить начали, чтобы в первых рядах оказаться…

– Кто?

– Больные.

– Так уж и били?

– Я и не думал, что так можно бить. Это даже не звериная жестокость, а… Особенно эти мамочки с детьми… Я понимаю, конечно, от любви всё, ради детей… Но… Говорят, от любви до ненависти один шаг. Куда там шаг, это вообще одно и то же…

– Что-то тебя философствовать потянуло?

– Потянет тут, как увидишь такое… Ты-то как?

– Нормально. Мы на третьем были. Там пусто. Сам понимаешь. Только камни в окна летели… Знаешь, сюда Петя едет. Рядом уже. Может, подождешь где-нибудь? Или сюда вернешься? Мы бы подбросили…

– Да уж тридцатка в другую сторону. Ты о чем, доча? Нет уж, сам доеду.

– Ну, как знаешь. Отзвонись, как доберешься.

– Мать позвонит. Не звонила еще?

– Нет.

– Странно. Не похоже на нее. Я-то ее сбрасывал уже раз десять. Никак не угомонится. Ладно, давай. Береги себя. Ты у нас не одна теперь.

– Берегусь. Пока.

Шумит чайник. Белая звенит в шкафчике блюдцами и чашками. Вижу ноут на столе. Подвигаю к себе. Белая поворачивается и с улыбкой спрашивает:

– Проголодались? Должно появиться чувство.

Соглашаюсь:

– Да. Действительно. Пока шли, не обратила внимания.

– И я тоже… Так… Что у нас здесь?

Заглядывает в холодильник. Спрашивает, не оборачиваясь:

– Вы как-то особенно питаетесь или…

– Нет, в первые месяцы плохо было – ограничивалась… А сейчас ничего особенного. Ем почти что все подряд. Что хочется.

– И правильно. Это им хочется. Их не обманешь. Есть пара тортиков черничных. Побалуемся?

– Почему бы нет!

Киваю – и вдруг еще один вопрос – очередное беспокойство:

– Если все возвращается на круги своя, что с тредом? Исчез, как и не было?

Открываю ноут. Он включается мучительно долго. Белая успевает поставить на стол тарелки с тортом и чашки. Экран, наконец, вспыхивает – и снова чудо! Тред идет. Не вчитываясь, отматываю на закладку. Да. Идет. И шел все это время. Они все еще здесь.