Чего стоит Париж? - [107]

Наш же союзник – время. Мы с вами можем ругаться, проводить устрашающие марши войск, но только не воевать. Именно в этом я убедил свою жену. Она нашла слова для сестры, а та, в свою очередь, сумела повлиять на мужа нужным нам образом. Вот и все, мадам. – Я склонил голову, наблюдая исподтишка, как будет реагировать Екатерина на это случайное «нам», словно ненароком сорвавшееся с моих губ.

Несомненно, ранним вызовом Черная Вдова желала сбить юного короля с толку, вытащить его на откровенность. Пожалуйста! Сколько угодно! Откровенность в кругу людей, привыкших маневрировать среди полуправд дворцовых интриг, может быть весьма мощным оружием. Конечно, в нужное время в нужном месте. Да и полноте, была ли моя откровенность таковой на самом деле?!

Екатерина медленно кивнула, пряча глаза. Но и без того было понятно, что она вполне удовлетворена достигнутым результатом. Однако если у нее вопросов ко мне не было, то у меня таковой имелся. И то, что Паучиха не начала нынешнюю беседу именно с него, говорило очень о многом. Такая феноменальная забывчивость недвусмысленно подтверждала, что я прощен «по умолчанию». Никто не снимает с меня обвинения в цареубийстве, но до поры до времени не ставит это преступление мне в вину. Но если Вальдару Камдилу, засланному в эту реальность из наших таинственных миров и намеревающемуся вскоре исчезнуть отсюда бесследно, такое положение дел было вполне с руки, то истинному Генриху Наваррскому оно никак не подходило. То, что преступление для бедного горожанина, для королей – политическая необходимость. А политическая необходимость сегодня совсем не то же самое, что политическая необходимость через год. Если об этом обстоятельстве вдруг забыть, очень скоро можно и головы лишиться.

– Благодарю тебя, Генрих, – наконец вымолвила истинная правительница Франции. – Я рада была слышать столь достойные слова от главы королевского дома Наварры. Они много поднимают тебя в моих глазах.

– Мадам, я счастлив доставить вам эту радость. – Мои плечи гордо разошлись так, точно меня и впрямь интересовала оценка вдовствующей королевы. – Но увы, мое счастье не может быть полным, пока я не услышу от вас и пока не будет объявлено вселюдно, что страшное обвинение в убийстве вашего сына и моего друга, короля Карла, снято с меня целиком и полностью. Я шел к вам с этим, мадам. Ибо, если я и не желал, чтобы ваши ищейки схватили меня и доставили сюда в цепях, если я, невзирая на все опасности, делал более чем возможно, чтобы сохранить свободу, то лишь затем, чтобы прийти к вам лично и сказать, глядя в глаза: «Мадам, я невиновен!»

Лицо государыни моментально потускнело, и вся она, несмотря на богатство черного вдовьего наряда, стала похожа на разряженную итальянскую горожанку, на старости лет получившую высокое право часок посидеть в королевском кресле;

– Да-да, – кивнула головой Екатерина Медичи. – Я уже слышала об этом. Мсье де Бушаж докладывал. Тогда в Париже, во дворце Сен-Поль. Кстати, дорогой мой, я хотела пожурить вас за эту выходку, Что же это такое, в самом деле?! Вы убили несколько моих людей, ворвались в спальню достойного уважаемого дворянина, ограбили его, испортили мое платье, похитили фрейлину. Ну куда это годится? Разве такие поступки я вправе ожидать от своего зятя, сына старого моего друга принца Антуана. Вы должны хорошо задуматься над этим, Генрих. Вы не парижский бретер. Вы король Наварры и первый пэр Франции, вам не к лицу подобные шалости…

Королева явно не желала обсуждать поднятую мной тему и недвусмысленно давала понять, что не намерена слушать речь собеседника. Занятная ситуация. Если дю Гуа не водил меня за нос, желая добиться союза между Валуа и Бурбоном, вдовствующая королева, объявив заранее о моей виновности в цареубийстве, тем не менее провела тщательное расследование этого преступления. И если слова Луи были правдой, непосредственный исполнитель убийства был уже отправлен на тот свет. Судя по почерку, не без помощи Козимо Руджиери. Второй заказчик, викарий архиепископа Парижского, должен быть выслан из страны и отправлен в Рим. То, что мне об этом известно, королева не знала и потому тщательно умалчивала уже ведомые мне факты. Но что или кто мог заставить ее поступать так?

Мажордом государыни, чопорный, наряженный в расшитую золотом ливрею, не сгибая спины вошел в кабинет Ее Величества и, извинившись передо мной, прошептал что-то на ухо Екатерине.

– Ах, какая досада! – воскликнула Черная Вдова, злорадно сверкнув глазами. – Прошу извинить меня, Генрих. Мне тут надо переговорить кое с кем. – Она указала на дверь, ведущую в ее личные покои. – Прошу вас, мой дорогой, подождите там, пока я освобожусь. Я хотела посоветоваться с вами по поводу фейерверков и рыцарского турнира.

Я скрылся в соседней комнате, увешанной гобеленами, изображавшими сцены из жития святого Ремигия. Один из них, в яркой красочной форме повествовавший о крещении древнего короля франков Хлодвига, был точно нечаянно отвернут, являя моему взору небольшое отверстие слуховой трубы. Конечно, можно было списать подобную оплошность на старческую забывчивость Екатерина Медичи, но королева отличалась весьма цепкой памятью, а пятьдесят три года – еще не тот возраст, когда по поводу забывчивости приходится обращаться к врачам. Стало быть, услужливо оставленное отверстие предназначалось именно для меня. Что ж, секунду помыслив, что подслушивать некрасиво, но порой весьма полезно, я не преминул воспользоваться любезностью королевы.