На крыльцо вышла Лема, бледная после бессонной ночи, круги под глазами, но улыбка — поперек себя шире.
— Иди, папаша, погляди, какого богатыря заделал, — сказала она.
И я пошел, зная уже, что все вышло как надо, все живы-здоровы — и все равно ноги мои подгибались.
Он был ужасно маленький, скукоженный какой-то, страшненький. Завернутый в чистую белую тряпицу, он лежал у Альки на руках. Ее лицо светилось каждой веснушкой.
— Познакомься, — сказала Алька. — Эй, малыш, вот твой папа.
И маленькое краснолицее создание вдруг распахнуло голубые мутные глаза и взмахнуло крошечным кулачком.
Я подошел и опустился возле них на колени. Алька погладила меня по щеке, а малыш пискнул и начал, широко разевая беззубый ротишко, шарить по ее груди. Я обнял их обоих и закрыл глаза. Возле моего уха ищущее сопение перешло в деловитое чавканье. Алькины пальцы соскользнули с моего лица.
— Не волнуйся так, он отличный здоровый мальчишка, — сказала она — Успокойся, ну же! Взрослый солидный дядька… Отокар, все хорошо!
Я поднял веки. За окном вовсю сияло утреннее солнце, таял снег — и трепетали на теплом апрельском ветру молодые глянцевые листочки старого тополя.
— Видишь, что наделал? — в Алькином голосе звенел смех — Нам здесь еще жить и жить, не дергай природу понапрасну.
--
И побежали дни за днями, складываясь в недели, месяцы и годы. Ленарт рос, становясь все забавнее и разумнее, научился ходить и говорить, то есть вопить и бегать. То его надо было снимать с забора, то он встретил страшного зверя и воет басом (хорошо — зверь не укусил, потому что это была оса), то он влез по уши в канаву и его надо отмывать и сушить. Мы с Алькой не знали ни минуты покоя, но по ночам нас бросало друг к другу — и покой проходил стороной.
А когда Ленарту стукнуло два, меня снова сорвало с места, и я не мог вернуться в Гнилушку несколько месяцев. Наша связь вздрагивала, но замотанная Алька не тянула с той неистовой силой, что раньше, и выдернула меня в панике, лишь когда наш неугомонный мальчишка опрокинул на себя кастрюлю с супом. Обжегся он не так сильно, как мог бы, но все равно долго болел, и мы не отходили от него, смазывали ожоги целебной мазью (спасибо Леме и Канге), пели песенки и рассказывали сказки, отвлекая и утешая… Когда Ленарт поправился, я пошел в лес с ружьем — и меня подхватило снова. Я плыл с викингами через бурную Атлантику — не иначе, Америку открывать, — а перед глазами моими стояли лица жены и сына, я скрипел зубами во сне, но не мог, не мог вернуться сам! А она, моя Аля, все не звала.
она
Ленарту было четыре года, мы жили с ним душа в душу, а папа наш подолгу где-то пропадал и возвращался, только когда был совсем край. Когда Ленарт заболел корью, или когда он заблудился в лесу, или когда упал с крыши — возникал Отокар, бледный, взволнованный, и принимал на свои плечи тяжесть случившегося. Мы вместе хлопотали над сынишкой, ночами нас накрывал тайфун — но рано или поздно мой муж уходил снова в неведомые дали. Я давно держала на полочке у двери склянку с запирай-травой, чтобы не было еще детей. Потому что иначе любой из тайфунов мог принести Ленарту братика или сестричку, а мне едва минуло двадцать лет. Канга, сунувшая мне заветную бутылочку, наказывала пользоваться ею пореже — но с каждым годом нужда в зелье была все менее настоятельной.
Когда Ленарту стукнуло пять, а мне двадцать два, я встретила Тангера.
Мы с малышом отправились в Лашену за покупками. Сначала надо было кое-что продать (я тащила с собой в корзине шерстяные носки и нитяные шали, связанные за зиму), так что мы примостились на рынке у самого входа. Ленарту было скучно, и он донимал меня бесконечными вопросами.
— Мама, а если петуху выщипать хвост, он сможет кукарекать? А кто сильнее — дядька Прон или вон тот стражник? А почему у того мальчика бусы на шее — он что, девчонка? А мы купим тетке Уйте подарок? А какой? Ну мам! А давай мы потом пойдем на речку? А правда, что там сом и у него усы? А если червячок порвется пополам, он все равно живой будет?
Я машинально отвечала: "Да, милый, нет, милый" — успевая еще как-то реагировать на покупателей.
Потом Ленарт дернул меня за рукав и спросил, куда девается вода из лужи.
— Испаряется, — ответила я. Он страшно заинтересовался, пришлось прочитать ему маленькую лекцию о круговороте воды в природе.
Вот тут в нашу беседу и вмешался Тангер.
Он остановился у соседнего прилавка, где старичок-барахольщик разложил уйму разных мелочей — от шелковых ниток до замусоленных книжек, — раздумывал, стоит ли покупать растрепанный сборник старинных сказаний, и услышал щебетание моего сынишки.
— Извините, сударыня, — сказал он. — Могу я обратиться к вам с предложением?
Я удивилась: с чего бы?
Предложение было — дар небес. Высочайшим распоряжением в каждой деревне следовало открыть начальную школу. Тангер отвечал за набор учителей. Проблема казалась необъятной. Деревень много, грамотных людей мало.
— Вот вы откуда? Из Гнилушки? У вас тоже нужно учить детишек, я уверен, что вы справитесь. Казна кладет жалованье — небольшое, но все же выгодней, чем носками торговать. Вы ведь образованная женщина, я же вижу.
