Чеченские лабиринты. Устами журналистов. Книга 1 - [119]

— Как нелегко им живется в этой лаборатории! — воскликнула жена.

— Видишь ли, работать с трупами в рефрижераторах, искать ноги, руки мертвецов. Не у всякого нервы выдержит, — заключил муж.

— Ой, ой! — вскричала супруга. — Не могу себе даже (смыслить ту ситуацию, в какой находятся матери, копайсь в горах тел… Видимо, прав журналист, говорящий в разделе «Матерям здесь говорят только правду»:

«Вы можете представить себе, с каким «материалом» работал сейчас подполковник медицинской службы Владимир Владимирович Щербаков — заместитель начальника лаборатории и десяток его коллег? Кучка прогнивших кусков мяса, обугленный комок или горстка костей…

Не прикасались пока к сорока пяти трупам, хотя многие из них хранятся в вагонах-рефрижераторах с самого начала войны. Они хорошо сохранились и пригодны даже для визуального опознания. Но на этих мальчиков нет никаких изначальных данных, с которыми можно сравнить результаты посмертной экспертизы. Не едут за ними матери. То ли отчаялись разыскивать, то ли нет денег на дорогу…

Щербаков помнил каждое прошедшее через лабораторию тело. И помнит по имени-отчеству каждую пришедшую к нему мать. За два года войны он не притерпелся к боли: «Важно, чтобы родители верили тебе. Поэтому правило тут одно: говорить им только правду. В правде невозможно запутаться».

А вот сами матери медикам лукавят. Потому что обязаны найти и похоронить сына. И верят тому, во что хотят с болью и мукой поверить. Так Тамара Анатольевна, которой предъявляли номер 513-й. «Какая там родинка на плече? Какой детский шрам на голове? — грустно усмехается Щербаков. — 513-й весь обожжен, обуглились даже кости! Не исключаю, что все эти особые приметы — и родинка, и шрам — всего лишь следы ожога. Похожий рисунок отпечатков пальцев — тоже случайность. Фрагментов, по которым сто процентов можно было судить о родстве, дактилоскописты не обнаружили. Вот если б была прижизненная флюорография… А мать требовала этот труп ей отдать. Но ведь у него тоже есть мать и наверняка она его ищет!»

Встречалась и другая категория женщин. Эти наверняка знают, что их сына в Ростове нет. Но они показывали Щербакову на монитор, где застыла картинка кусочков мяса, и просили отдать им «сына». От таких просьб у всего повидавшего подполковника медицинской службы волосы дыбом вставали.

«Это же не ваш сын!» — пытался убедить он матерей. «Ну и что, — рыдают они. — Мы похороним его и успокоимся».

Но бывают случаи и прямо противоположные. У судмедэкспертов это явление получило название «Материнский чеченский синдром». Это когда мать, гладя на своего стопроцентного узнаваемого сына, твердит: «Чужой он! Чужой! Ей показывают результаты патологоанатомических и медико-криминалистических исследований — все совпадает один к одному: «Не мой!!! — и все.

Любовь Герасимовна, мать из Адыгеи, полтора года не признавала погибшего сына. Хотя при нем нашли написанные ее собственной рукой молитвы и подчерк был идентифицирован… «Живой он, — говорила. — Воюет. А вот кончится война…»

Недавно она вернулась в Ростов и забрала сына…»

— А как ты понимаешь этот раздел журналиста, названный так: «К запаху войны привыкнуть нельзя…», спросила жена.

— Его, этот запах, нельзя ощутить, он смотрит ежеминутно в глаза любого, кто воюет… — печально ответил муж. — А тем более найти в «морозильниках» трупы… Слов не нахожу… Послушай, что пишут собратья по перу:

«Летом 1995 года мы были первыми журналистами, побывавшими в страшных ростовских рефрижераторах. За полтора года здесь многое изменилось. Теперь доступ родственников к вагонам, в которых более 300 трупов, ж к рыт. «Прежде всего это вредно для психики, — считал Владимир Щербаков. — Я вот не мистик, но когда ходишь но вагонам, среди этого месива тел, чувствуешь, что от них исходит какая-то аура ужаса».

Она действительно есть, эта аура. Скорченные в неестественных позах, покрытые инеем трупы сводят с ума. Запах тления выворачивает наизнанку. Респираторов здесь не дают: они сильно впитывают в себя этот запах и можно задохнуться. Единственная защита — сигарета, зажженная бумага или разведенный по близости костер. Но и они не в состоянии полностью забить трупный яд. Работающим с телами санитарам — молоденьким солдатикам приходится просто терпеть.

Матерей не пускают в вагоны и потому, что опознать сыновей в таких условиях невозможно. Осветить трупы можно только фонариком, но что разглядишь под его тусклым светом? Толстый слой инея мешает вглядеться в лицо. Да и поворачивать трупы в вагоне сложно, многие промерзли насквозь. Если криминалистам кто-то потребуется, они дают команду санитарам, и те привозят нужный труп в госпиталь. В морге или в лаборатории его всегда можно рассмотреть, если надо — измерить, сделать рентген или же провести нужные исследования.

Первичный же осмотр только что поступивших трупов проводится прямо на улице, за моргом. «Трупный городок», палатки которого еще в феврале прошлого года были забиты до отказа, слава Богу, пустует. Сегодня задействована всего одна палатка, где обретших имя ребят  записывают в цинковые гробы, а затем укладывают в деревянные «домовины». Называется это — Центральный пункт обработки и отправки погибших.