Чеченские лабиринты. Устами журналистов. Книга 1 - [117]

«Моему Мишеньке было восемнадцать лет. 28 ноября его призвали, пять месяцев побыл в учебке, потом его отправили в Чечню. Там он и погиб 10 августа на площади Минутка. Миша служил в 204-й бригаде. Я в части была. Мне рассказывали: их на площади ждала засада, и Мишу сразу убил снайпер — вот сюда попал… — она показала на себе, куда угодила пуля. — И еще несколько ребят погибло. К ним потом десять суток не подпускали чеченцы. Они так и лежали. А ведь жара была!» Тут горестный рассказ ее прервался: в коридор вышел Щербаков и спросил: «Любовь Демьяновна, ваш сын когда-нибудь ударялся головой?». Она встрепенулась: «Да, в детстве падал и лоб разбил до крови». Матери ли не помнить о сыне все, до мельчайших деталей? Я видел потом, как благодарно она смотрела на Щербакова и его сотрудников; «По косточкам собрали череп моего Мишеньки, чтобы я могла отвезти его домой…» Жуть!

— Жуть! — повторил Москаленко. — Как же они опознают трупы?

— Медицина и техника достигла совершенства, — пояснил Исаев. — Светлые головы Ростовского НИИ нейрокибернетики Борис Михайлович Володарский, Анатолий Иванович Самарин при опознании останков применили дерматоглифику — сопоставление и изучение особенностей наследования узоров ладоней и подошв…

— Вон как…

— Есть и традиционные методы — такие, как измерения частей тела, рентгеновские снимки, сведения о группе крови, о родимых пятнах, татуировках, перенесенных заболеваниях, костных переломах, состоянии зубов — одним словом, все, что может помочь опознанию. Любая мелочь бывает важна.

— Вон как… — как будто заклинило Ивана Михайловича.

— В лаборатории пахари, настоящие Боги — Александр Ермаков, Валерий Ракитин, Александр Божченко, — корреспондент поименно назвал «старожилов»: — Вместе с ними люди часами просиживают у видеомагнитофонов, ищут сыновей, мужей, братьев. Мелькают перед глазами страшные кадры: обоженные, съежившиеся, маленькие, будто детские трупы, изуродованные тела. И в каждого надо всматриваться сквозь пелену слез. Бывает, что и родственники ошибаются. Один отец сказал: «Это мой сын». А оказалось — нет. А бывает, что мать видит сына и не узнает — не хочет верить, цепляется за последнюю надежду: «Ну и что, что татуировка на том же месте, как у моего сына? Ну и что, что мою молитву при нем нашли? Мало ли как бывает… Все равно это не он». Потом все-таки забрала сына. Каких только трагедий тут не насмотришься… А зачем Вам все это знать, Иван Михайлович?

Александр Дмитриевич Исаев остановился, глянул на часы.

— У них нет права отбирать жизни людей. Мы, ветераны, не потерпим больше такого варварства у своего порога.

— Жаль, но я должен торопиться.

Исаев пожал старику руку. Заспешил…

…Комплектов газет о Чечне у Москаленко было видимо-невидимо. Недаром он скупал в киосках те печатные издания, которые наперебой верещали о черном событии в истории России. Досье — настоящее. Горы материалов…

— Тьфу! — зло сплюнул он. — Напичкался безобразиями кремлевцев, что невозможно теперь глаза сомкнуть…

Вдруг заколотился дверной звонок. Кого это несет нелегкая? Москаленко посмотрел, как сквозь прицел, в глазок. В фиолетовом халате возвышалась высокая женщина, кажись, соседка Мария Ивановна Пройдисвет.

Дверь отворилась — без скрипа, легко.

— Проходите, пожалуйста, проходите.

— Спасибочки, спасибочки! — Воркующий женский голос мягко ласкал его барабанные перепонки.

Мария Ивановна и Лидия Игнатьевна тепло обнялись. Даже кот Васька потерся около их ног, хотя мог удрать куда угодно.

— Чем занимаемся?

— Молчу, потому что примеряю на себя горе матерей, потерявших сыновей в Чечне…

Пройдисвет съежилась. У нее перекосился от испуга рот. Она взглянула на Ивана Михайловича так, будто ее заглатывал удав.

— Что случилось, Маша? — насторожился Иван Михайлович. — Тебе плохо?

— Я сегодня побывала в леднике мертвецов, — Пройдисвет слегка пошатнулась, схватилась за сердце. — Я помогаю в работе комитету солдатских матерей и… мне пришлось побывать в мертвом царстве…

Лидия Игнатьевна дрожащими руками налила стакан воды, дала соседке. Она отвела от себя стакан, открыла глаза и очень внятно сказала:

— Это надо все видеть!

…Оказывается, бродила по чужим городским улицам одинокая женщина, и разные мысли были у нее на уме. Подошла она к Пройдисвет, начала с плача:

— Хоть убейте меня, как сына в Чечне, но не могу я больше на свете жить!

У Пройдисвет сгорбились плечи. Беда в том, что она ее сразу поняла, мать права. С чем сравнить ее горе? По судорожным всхлипам вперемешку с обрывками фраз Мария Ивановна уяснила одно:

Людмила Леонидовна Полымова приехала из Екатеринбурга. Тело сына Жени и его боевых друзей чеченский огонь сплавил в нечто единое…

— Доведите меня в 124 судебно-медицинскую лабораторию СКВО. Ибо меня ноги туда не несут, — умоляюще попросила женщина.

Кое-как женщины добрались до пункта обработки павших. Попали, как говорится, да не туда. Их взору открылось потрясающее зрелище: останки прикрытые вместо смертного покрова упаковочной бумагой. Тела были изуродованные, кое-где без рук, иногда без ног и даже обезглавленные, со вспоротыми животами, обугленные туловища…