Чеченские лабиринты. Устами журналистов. Книга 1 - [115]

Не вернулся из боя в тот день и командир роты старший лейтенант Максин. Он отстал от своих и остался с омоновцами. Потом ребята рассказывали, что слышали по рации последние его слова: «Ранен в ногу и патроны кон-чились». И добавил: «По-моему нам всем конец…» Наутро его нашли, в упор расстрелянного…

Вот так они погибли, и вместе с ними наш «117-й». Мы и о нем горевали как о друге. Вспоминали, как влезали в его теплое железное нутро, напичканное боеприпасами, миноискателями и другими нужными на войне штуками. Было очень тесно, зато, как ни смешно это звучит, как-то даже уютно. Незлобно ворчали на «Старого» — наводчика Димку Старикова, чья вертящаяся люлька то и дело заставляла нас, толстых и неповоротливых в бронежилетах и зимних куртках, ужиматься, что мы безропотно и делали, дабы не мешать стрельбе нашего наводчика. Однажды при штурме одного из бандитских гнезд в Грозном надо было сбить железные ворота. Эдик крикнул Димке Старикову: «Старый, башню поверни стволами назад, а то своротишь!», ворота он снес одним махом, а когда мы вернулись под броню, увидели Димку стоящего на коленях за своими пулеметами. Всю ночь потом, пока мы спали, он что-то мудрил, клепал, завинчивал и назавтра уже опять крутился в своем креслице перед моим носом. А теперь его нет, и к этому еще привыкнуть надо.

Мы захотели сделать на память последний снимок нашего героя «117-го». Ребята говорили, что стоит он, родимый, вернее то, что от него осталось, на базе, уже не нужный, но не брошенный. И на обожженной разорванной броне лежат, как у памятника, Бог знает, где добытые цветы. Мы шли на базу через притихшие Самашки. На пункте временной дислокации бригады нам сообщили, что «117-й» только-только отправлен на ремонтный завод. Кинулись на погрузочную площадку железной дороги — бегом, лишь бы успеть, не опоздали. Теперь уже вряд ли кто скажет, на что пошла переплавленная броня, так долго служившая нам и щитом, и домом, и другом. Прощай «117-й». Поднимая третий тост за погибших друзей, будем, пока живы, вспоминать и тебя…»

— Говорят, что на войне солдаты не думают про смерть — не боятся? — спросила Лидия Игнатьевна.

— Некогда думать. Ну ее к лешему! — заревел Иван Михайлович. И на шее у него вспухли толстые жилы.

— Успокойся, Ваня. Я понимаю тебя, фронтовика, — сокрушалась жена. — Давай лучше почитаем о судьбе Эдиков. Вот первый заголовок «Эдик «первый» в деревне». Слушай:

«— Зачем эта война?

Вопрос этот прозвучал из январской темноты в Грозном в паузе между дальними взрывами гранат, артиллерийскими залпами и пулеметными очередями. Наверное, подтверждение своим первым фронтовым сомнениям солдат-новобранец Эдуард хотел найти у нас. Но кто тогда мог знать, во что выльется этот «вооруженный конфликт», задуманный как «маленькая», молниеносная и, конечно же, победная война? И что будет с каждым из них потом, если удастся вернуться живыми из этой бойни? Снайпер по имени Эдуард с добавлением «первый» (в отличие от Эдуарда «второго») уходил на службу из нормальной живой деревни, а вернулся как бы в мертвую, обезлюдевшую, чахнущую на глазах, в которой ему не нашлось места — негде работать, не с кем говорить и некого слушать. Как он «вписался» в мирную жизнь? Да никак. Меткий снайпер, он умеет бить в глаз белку, но пушнину перекупщики берут у него за сущие копейки: добытая долгой и трудной охотой шкурка идет по цене пачки сигарет. Утку Эдик бьет влет, но за ней надо порою не один час поползать по болотам, да и не прокормишься одной этой дичью. А жить как-то надо. Школа, где до армии работал, закрыта… за отсутствием детей. Жениться до войны не успел, а теперь девчат на выданье не осталось — поразъехались. Брат, которому выпало воевать в Абхазии, сладил, можно сказать, из металлолома тракторишко — кому что перевезти, кого из непролазной грязи вытащить — на том он сейчас и перебивается…

В тайге, в ее тишине Эдик чувствует себя нормально, ходит с собакой на зверя, но и здесь приходится сокрушаться; река мелеет, лес загадили, браконьеры нагло дорогу переходят, законную его добычу из капканов и силков воруют. А для него, классного снайпера на войне, даже промысловый нарезной карабин в мирной жизни остается недосягаемой мечтой — из-за хронического безденежья и бесконечных чиновничьих формальностей.

Что посоветовать нашему боевому товарищу? Может, парни из ОМОНа, с кем в Чечне на брюхе ползал под обстрелом и на штурм бандитских гнезд шел, возьмут меткого стрелка, кавалера медали «За отвагу» к себе в отряд? В милиции ведь нужны люди смелые, трезвые, порядочные и по-военному умелые. Эдик бы пошел…

Вспоминать Чечню, конечно, тяжело. Серега Быда-нов, погибший в Самашках, был его лучшим другом. Димку Старикова он на руках выносил. Не знал — кого. Потом, когда сказали, что это был «Старый», Эдик не поверил — Димка же здоровым парнем был, а тут, когда поднял то, что от него осталось… Эдуард — сибиряк, таежник, парень сильный, но как вспоминает, — плачет.

Недавно наши ребята съездили к нему в его глухомань. Для Эдика это было событием. Обрадовался. Усмехнулся: значит, помнят, значит, еще кому-то нужен. Значит, наложить.