Чеченские лабиринты. Устами журналистов. Книга 1 - [114]

…Кажется, только вчера с остановившимся сердцем входила Татьяна Павловна в палату ростовского госпиталя, мечтая и страшась увидеть сына. И вот уже прошел почти год. Прошел, как одна бессменная вахта, где не было ни праздников, ни выходных. Новый год они с Мишей встретили здесь же, в больничных стенах. Под вечер пришли муж с дочкой, привезли елочку, гостинцы, поделились домашними новостями. А потом уехали. И они снова остались вдвоем. Татьяна Павловна, незаметно смахивала слезы, наряжала елочку, то и дело спрашивая у Миши совета — куда повесить игрушку, как прикрепить мишуру. А в новогоднюю полночь они чокнулись кружками с соком, и Миша заснул. Долго не смыкала лишь глаз Татьяна Павловна, но мысли ее были уже не о прошлом. В который раз она будет безуспешно пытаться заглянуть сквозь смутную завесу завтрашнего дня. Что ждет ее Мишу? Что ждет их всех со своей бедой? Хватит ли сил и дальше нести этот крест?

И еще одна неотвязная мысль не дает покоя: кто же ответит за это? За сломанную судьбу сына. За Сашу Быкова. За судьбы тысяч других их сверстников, по которым тяжелым катком прошлась необъявленная чеченская война…»

Дочитав последние строчки статьи, Иван Михайлович повертел газету в руках, словно ища продолжения, но больше в ней не было ни слова. Москаленко нервничал. Бесспорно, он такой дерганный из-за нынешних чеченских передряг.

«Они стали старше на одну войну». Так озаглавил свои записки в «Труде» 26 декабря девяносто шестого года полковник Борис Карпов. Каждый абзац этого ужасного корреспондентского рассказа читался профессором с трудом, потому что он никак не мог справиться с чувствами, теснившимися в груди. Лицо горело, а руки были ледяные, он прикладывал их к пылающим щекам, желая унять жар, но щеки остывали сами по себе, и Москаленко начинал бить озноб. Тогда он вставал, надевал халат, постепенно согревался, и вскоре его опять будто пламя охватывало, приходилось даже открывать окно. На взгляд ветерана журналист Борис Карпов, сумел интересно поведать читателям о двух парнях, тезках, воевавших вместе, которым повезло вернуться живыми и потерять общего друга. Первый рассказ назывался «Прощай, 117-й!»

— Я бы в книгу вносил целыми такие публикации журналистов, если бы задумал писать о Чечне. Тогда бы эта художественно-публицистическая вещь была убедительна, правдива, — с трудом выговаривал Москаленко.

Лидия Игнатьевна взглянула на мужа с ласковым удивлением.

— Такая книга нужна и историкам, и ученым, и политикам, и даже обыкновенному обывателю, — заметил он и сконфузился: — Ну, кто на подобную правду решится.

И вновь прилип Москаленко к газетному тексту.

«Наш 117-й погиб в Самашках, — писал корреспондент. — В разных уголках России, и на городских кладбищах, и на сельских погостах похоронили уже солдат и офицеров, убитых вместе с ним 7 апреля. Много раз поднимали за них горький третий тост. А «117-й» с выгоревшим нутром и черными глазницами люков-бойниц все еще стоял где-то немым памятником-укором…

Это была комбатовская машина БТР № 117. И мы, два военных корреспондента, не раз в холодном слякотном январе благодарили судьбу за то, что комбриг определил нам место в этой бойне и в этом экипаже. На нем и вошли с ребятами в Грозный. Экипаж пробивался к печально знаменитому Старопромысловскому шоссе, где еще с новогодней ночи лежали неубранные тела парней из 131-й Майкопской бригады. «117-й» был вездесущ и неуязвим: но нему лупили снайперы с Дома печати, на него сыпались мины с завода «Красный молот». Он штурмовал здание «Главчеченснаба» — отменно укрепленную опорную базу дудаевцев. Он взял бригадных саперов, которые сняли не одну растяжку, убрали с дорог не один «сюрприз» на нашем пути. Он доставлял куда надо штурмовые группы омоновцев — словом, изо дня в день делал свою боевую работу, грязную, трудную, смертельно опасную. А когда мы возвращались после очередной операции на базу и ели честно заработанную кашу, наш «117-й» занимал свое обычное место правофлангового в железном строю и отдыхал до утра. Отдыхали и мы. У нас в палатке стояли «буржуйки» и койки, заправленные синими солдатскими одеялами, а он стоял под звездным небом, вмерзая натруженными колесами в холодную землю.

Непривычно тихой полночью где-то между весенним маем и летним июнем мы сидели у палатки на так называемом «Куликовом поле» и слушали рассказ сержанта Алексея Поносова, только что получившего из рук генерал-полковника Анатолия Куликова свой заслуженный Кавказский крест — боевой знак за отличие в службе.

— Примерно часа в четыре мы вошли в Самашки в составе первой штурмовой группы. Оба Эдика были с нами. Потом пути наши разошлись — каждый вышел на свою улицу. Я и еще несколько ребят остались на «117-м» и стали свидетелями его гибели. А было так. Поперек дороги стоял подбитый БТР, и мы вынуждены были остановиться. Из двора дома кто-то из наших разведчиков крикнул. «Сейчас наш БТР долбанут из гранатомета — прыгайте!» Мы спрыгнули. Денис Волжанинов вызвался: «Я уберу машину», — но не успел. Засвистели снайперские пули, и его ранили в голову. Мы прижались к броне. Следующим выстрелом ранило комбата. И тут первый выстрел из гранатомета шорохом прошелся по БТРу. Димка Стариков укрылся под «мостиком» между вторыми и третьими колесами, но не уберегся: второй выстрел из гранатомета был точнее первого — Димке осколком пробило голову, и одновременно загорелся наш «117-й». Огонь мгновенно охватил все. Вот-вот начнет рваться боекомплект. Пришлось срочно отходить. Первым делом оттащили раненых. Я последним выбежал из-за пылающего факелом БТР. И тут начался кромешный ад: все рвалось и трещало страшным фейерверком. Они сгорели вместе — Димка Стариков и «117-й».