Чеченская пыль - [20]

Когда мёртвых принесли в расположение, на комбата было страшно смотреть. На душе у меня и так невыносимо тяжко, а стало ещё хуже. Зря я тогда окрысился на майора, у него же дочка есть. И о ней надо заботиться.

А затем, размахивая куском медицинского бинта, к боевому охранению вышел парламентёр, желающий встретиться с командиром.

* * *

Я присутствовал при том его разговоре с комбатом. Карфагенский наёмник говорил, что населённый пункт рано или поздно падёт, что они выходят из игры и потому боятся мести защитников города, просил дать проход в обмен на имеющуюся у него ценную информацию по огневой системе и узлам сопротивления противника.

Скрыть это не удалось. Весть о том, что скоро мимо пройдут побросавшие оружие карфагенские наёмники, те самые, у которых руки по локоть в крови наступавших передовых частей, облетела весь батальон.

Когда они появились, пошла стихийная бойня. Народ бежал отовсюду. С постов, из жилых помещений, от скопления неисправной техники. Наёмников неистово убивали кирпичами, ломами и кирками, всем, что попадало под руку.

Комбат не вмешивается. Значит, военная прокуратура побоку, и в дальнейшем, если что, он будет всех покрывать. Я не знаю, как к этому относиться. Я не имею права никого осуждать. Я просто ёжусь от происходящего. Испуганная Вика, как мышка, прячется в своём занавешенном углу подвала.

Четверо стрелков и экипаж боевой машины были отомщены. Только легче от этого на душе не стало.

Пацифида, моя голубая мечта, примешь ли ты меня после этой кровавой войны?

* * *

В гулких и каменно-тяжёлых снах я часто вижу прошлую жизнь. Андрея, морпеха Рафу, Санька. Последний радуется предстоящему выходному. Его афганка отутюжена, белый подворотничок торчит ровно на толщину спички, пахнет хорошим парфюмом. Санёк смеётся и зовёт меня на дискотеку в городской парк. Его лицо ещё чистое, не испорчено ударами металлического рамочного приклада и контрольным выстрелом в упор. Андрюха с Рафаэлем тоже куда-то собираются, но куда, я не могу уловить. Просыпаюсь мокрым. Вспоминаю число и текущий год. Они ведь все уже мёртвые. Почему приходят ко мне?

Случается, я вижу другой сон. С неба летят мины, плотно, друг за другом, летят прямо в меня. Они ложатся совсем рядом, но я не вижу разрывов и ничего не слышу, кроме щелчков контактных взрывателей. Мины только оставляют воронки в окаменевшей от холода земле. И я иду, а потом ползу по тому гиблому полю, обшариваю эти воронки руками, и никого не нахожу. Я раскапываю их, эти воронки, пальцами, копаю так, что из-под ногтей сочится кровь, и никого, совсем никого не нахожу. Кого я там ищу? Зачем мне всё это?

* * *

Утром поступает приказ готовить раненых для отправки в тыл. Позади нас всё перекрыто, но комбат надеется проскочить, а на обратном пути доставить топливо и боеприпасы. Автоцистерну ему, конечно, никто не даст. Точно пропадёт под обстрелом. Привезёт в полубочках и канистрах.

К подвалу подходит БМП-2 с треснувшей башней и выведенным из строя вооружением. Механик-водитель Лёха без настроения. Вчера убило его наводчика-оператора, и тот лежит сейчас вместе с Андрюхой, Саньком, маленьким морским пехотинцем Рафаэлем и другими ребятами, которых мы потеряли накануне во время обороны своего квартала. Ладно, на дворе зима и тела могут какое-то время сохраниться.

Комбат ждёт, когда военврач заполнит свой журнал. Потом прощается с Викой и лично возглавляет чересчур опасное предприятие.

— Ну что, доедем?

Голова Лёхи забинтована. Он что-то неопределённо мычит, косится в сторону нашего морга, всё-таки собирается с мыслями:

— А убитых когда? Вывозить будем?

— Вывезем, всех вывезем, — обещает комбат. — Ты главное живых довези нормально.

БМП со скрежетом разворачивается, берёт с места и быстро набирает скорость, застилая всё вокруг сизой выхлопной гарью.

На это жутко смотреть, как одинокая безоружная машина уходит по заваленной обломками улице, вдоль голых и чёрных скрюченных деревьев, мимо выгоревших домов, но я не отрываю от неё глаз. Всё-таки, двенадцать душ на борту.

Мы видим товарищей и командира в последний раз. Вырваться из города они не смогли. Через несколько кварталов бэшку уничтожили сосредоточенным огнём нескольких РПГ. Выстрелы пришлись точно в место механика-водителя, в моторное отделение, в корму. БМП врезалась в дом. В машине начался пожар. Контуженные люди, отчаянно поддерживая друг друга, пытались спастись в той же самой полуразрушенной четырёхэтажке. Всех отловили и учинили расправу. Обугленного Лёху и изуродованные тела его пассажиров найдут только в марте, при разборе городских завалов.

В составе взвода мы пошли на помощь, действуя в пешем порядке через незнакомые дворы, но только надорвали сердце от собственного бессилия, когда прохлопали сильный заслон и сами едва не оказались в смертельной западне.

Вечером я сидел у подвала, обнимал стальной шлем и прятал лицо в рукав замызганного, оборванного бушлата. Слишком много всего навалилось за эти несколько дней. Я держался утром 1 января после первых ужасающих потерь, держался второго и третьего числа, держался на проспекте Щорса… А сегодня вот что-то совсем меня развезло.