Чайковский в Петербурге - [4]

Основанное в 1835 году для подготовки судейских чиновников, оно отличалось первое время необыкновенным для николаевской России мягким режимом. Воспитанники жили и учились здесь в полудомашней обстановке.

Однако спокойная жизнь в училище протекала лишь до 1848 года — начала «мрачного семилетья», которое было наиболее тяжким за все время николаевского режима, когда всячески подавлялась человеческая индивидуальность.

Вести о революции во Франции быстро проникли за стены закрытого учебного заведения, взбудоражили юные умы.

Началось с того, что в 1848 году воспитанник V класса Ямонд, возвратившись из дома после воскресного отпуска, радостно объявил своим товарищам, что Франция стала республикой, что парижане прогнали короля, а трон сожгли. После этого Ямонд «без объяснения причин» был немедленно исключен из училища.

В конце того же года два старших воспитанника III класса князь Гагарин и «польский уроженец» Беликович, рассуждая в кафе–ресторане Лерха за обедом в компании пяти товарищей о деле Петрашевского, «позволили себе высказать довольно резкие суждения по поводу отношения к нему правительства». Далее у одного из воспитанников училища были найдены какие‑то вольнодумные записки.

За крамолу юноши были исключены из училища и сосланы. Князя Гагарина направили служить на Кавказ. з пехотный полк, а Беликовича — в Оренбургский край, где в 1853 году он погиб.

И, наконец, один из правоведов оказался замешанным в заговоре Петрашевского.

Это был В. А. Головинский, двадцатилетний сын генерал–майора. Он не был активным членом группы Петрашевского и на собраниях ее присутствовал всего два–три раза, но были известны его высказывания о том, что надо «освободить крестьян немедленно посредством восстания их против помещиков».

На скамью подсудимых он сел вместе со всеми петрашевцами и был среди приговоренных «к смертной казни, расстрелянием», которую ему заменили отдачей на двадцать пять лет в Оренбургский линейный батальон.

В училище в связи со всем этим коренным образом изменился режим. Директором назначили бывшего рижского полицмейстера генерал–майора Языкова. Старые гувернеры были заменены в большинстве офицерами. Кроме того, появилась новая должность инспектора воспитанников. Ее занял полковник Рутенберг, который был раньше преподавателем верховой езды.

Один из воспитанников приготовительных классов, бывший двумя годами старше Чайковского, В. Мещерский вспоминал о первом своем знакомстве с новым директором:

«Помню, как вчера, его появление к нам в приготовительные классы. Он не вошел, а влетел, как ураган, поздоровался, а затем с глазами навыкате для придания себе вида строгости стал обходить наши классные столы…

Я стоял с руками, положенными на стол. Он подошел ко мне, ударил по обеим рукам: «Как сметь так стоять? — рявкнул он. — Руки по швам!» Другому то же самое сделал, тот расплакался, а затем, сказавши: «Смотрите у меня, вести себя хорошо, а не то расправа будет короткая!» — вылетел из класса… Это было первое впечатление от нового режима…»

А Чайковский, десятилетний, очень «домашний» мальчик, застал этот режим уже установившимся. Впрочем, вначале он чувствовал себя в училище хорошо: в приготовительных классах обстановка несколько напоминала пансион, а главное, он все свои свободные дни проводил с матерью. Однако приближалось время разлуки с нею — дольше середины октября оставаться в Петербурге Александра Андреевна не могла: дома, в Алапаевске, ждала ее семья, маленькие пятимесячные сыновья–близнецы — Модест и Анатолий.

Любовь Пети к матери была огромна. Даже будучи взрослым, он не мог вспоминать о ней без слез, так что окружающие всегда избегали этих разговоров. Неудивительно, что на всю жизнь Чайковскому запомнился день, когда ему пришлось расстаться с матерью.

По обычаю, отъезжающих поехали провожать до Средней Рогатки.

Вот как писал об этом брат и биограф композитора Модест Ильич Чайковский со слов своего дяди, который вместе с Петей провожал его мать:

«Пока ехали туда, Петя поплакивал… но с приезда к месту разлуки потерял всякое самообладание. Ни ласки, ни утешения, ни обещания скорого возвращения не могли подействовать.

…Она с дочерьми села в экипаж. Лошади тронулись, и тогда, собрав последние силы, мальчик вырвался и бросился с криком безумного отчаяния бежать за тарантасом, старался схватиться за подножку, за крылья, за что попало, в тщетной надежде остановить его…»

С момента отъезда матери все мысли Пети — с ней, с родными. Он мысленно следит за матерью: вот она приехала домой, ее встречают, кормят обедом, дарят подарки. Он описывает это в своем первом, после ее отъезда, письме к родителям. Потом по–детски вставляет фразу: «Здесь уже на улице давно снег, но ездют все еще на колесах…» Это удивляет его, совсем провинциального мальчика.

Затем он снова представляет, как встретится мать с отцом, с маленькими братьями. Ему интересно, какое впечатление произвели на брата Ипполита привезенные из Петербурга подарки — сабля, сумка и каска.

Вскоре после отъезда Александры Андреевны в приготовительных классах вспыхнула эпидемия скарлатины. Воспитанникам было предложено или разъехаться по домам или оставаться в училище на неопределенное время.