Часы зла - [29]

Согласно этому довольно хвастливому отчету, Джессон-старший начал с собирания пустых жестянок от консервов, которые сдавал сборщику утильсырья в Диаборне. В четырнадцать лет он заключил нечто вроде договора с соседскими мальчишками и нанял запряженный лошадью фургон — «за доллар в день плюс пятьдесят центов на фураж». В возрасте двадцати лет он перекупил у утильщика его лавку, а в двадцать семь приобрел свою первую фабрику по резке и переработке металлолома. «МДЖ» (довольно, на мой взгляд, неудачная аббревиатура для названия компании) скупала закрывшиеся шахты по добыче меди, устаревшие катера береговой охраны, впоследствии приобрела даже целый флот из немецких военных кораблей. То была первая компания подобного профиля, получившая выгоды от появления локомотивов на дизельном топливе. Затем она завладела рынком старых железных рельсов и начала переделывать их в крепежные балки для неуклонно развивающегося строительства магистралей федерального значения. И после этого превратилась в одну из трех ведущих компаний по переработке вторсырья в стране.

Вся эта трогательная история завершалась цитатой основателя, в которой звучало самое пренебрежительное отношение к моему нанимателю: «Подозреваю, что мой бизнес так и умрет вместе со мной. И на воротах моих пунктов по приемке, заводов и фабрик никогда не появится вывеска „Джессон и Сын“».

Я закрыл альбом и занялся подборкой писем, где, впрочем, находились не только письма, но и телеграммы, счета, даже завещание Джессона-старшего. Но особенно заинтересовал меня набросок семейного герба. Я говорю «набросок», потому что он пусть и незначительно, но отличался от изображения, которое разыскал Нортон. И особенно интригующим показался тот факт, что подписи к этому наброску были выполнены рукой «моего» Генри Джессона. Первая, от которой шла стрелочка, указующая на изображение четырехпалой руки, сжимающей булаву, гласила: «Отец=Старая Развалина/Разрушение». Вторая подпись, привязанная к фантастическому зверю, которого в оригинале заменил василиск, говорила следующее: «Гарпия — сказочный монстр, прожорливый и хищный, имеет женское лицо и тело, птичьи когти и крылья. Символизирует всемогущее зло». И здесь тоже красовалась жирная черта равенства: «Мать=Гарпия, т. е. женщина + стервятник (или пиявка?)».

К этому скетчу прилагалось письмо от голландского специалиста по генеалогии по имени Эндрис ван Везель, адресованное Джессону-старшему. В письме говорилось о бесплодных попытках отыскать среди ирландской знати предков фамилии Джессонов. Ван Везель несколько смягчил удар, упомянув, что он, будучи одним из основателей Общества генеалогических изысканий, мог бы за отдельную плату зарегистрировать фамильный герб, предложенный самим клиентом.

Эскиз, который я держал в руках, являлся, по всей видимости, реакцией на письмо ван Везеля. Наряду со всем прочим это объясняло, почему герб не всплыл в справочных материалах, которые поднял Финистер Дэпплз. Обнаружение подделки вселяло определенные надежды, я даже испытал нечто вроде торжества. И мне захотелось, чтобы еще один элемент, наиболее загадочный в этом гербе — книга в книге, — получил хоть какое-то разъяснение.

Глава 16

Придя в очередной раз в «Фестиналенте», я показал Джессону копии снимка на фоне якоря, завещания, письма ван Везеля, а также эскиза фамильного герба.

Он был явно потрясен.

— И что же, все эти документы хранились в ваших архивах?

— Я и сам удивился.

Джессон взмахнул копией отцовского завещания.

— А это вы читали?

— Просмотрел.

— Обратили внимание, что этот мерзавец оставил дополнительное распоряжение к завещанию? На протяжении целого года после его смерти я обязан работать в управлении его компанией.

— Ну а если бы вы отказались?

— То получил бы поистине царское вознаграждение — один доллар. Душеприказчик говорил мне, что эту идею отец почерпнул у Граучо Маркса,[20] который в точности таким же образом распорядился своим состоянием.

— Так вы работали на семейный бизнес?

— Работал. И привел дела фирмы в такое состояние, что она была на волоске от полного разорения.

— И что же вас спасло?

— Не что, а кто.

— Ясно. В таком случае кто?

— Меня спасла одна креветка, как выразилась бы ваша неуловимая жена. Эмигрант по имени Эдвард Штюмпф. Именно Штюмпф спас компанию от гибели, а меня — от полного отчаяния. Он помог мне преодолеть горькие воспоминания о трудном детстве. Нет, я вовсе не хочу сказать, что этот самый Штюмпф совершил чудо — щелкнул пальцами и все волшебным образом преобразилось. Мы с ним часто встречались, особенно в самом начале, и обходились без слов утешения. Нет, напротив, мы сидели, и между нами царило напряженное молчание. И тем не менее Штюмпф меня выручил. Именно он помог мне избавиться от навязчивых и постыдных воспоминаний о том, что проделывала моя мамаша в примерочной. Без Штюмпфа я бы никогда не избавился от нежелания вспарывать зашитые карманы пальто и пиджаков. Помню, как-то в один прекрасный момент я взял бритву и ножницы и вспорол все зашитые карманы у блейзеров, твидовых пиджаков и смокингов, что висели у меня в шкафу!

— Смотрю, ваша креветка сделала для вас куда как больше, нежели моя для меня.