Часы и голоса - [2]

Мне летом жить довелось.

В столицах тенистые парки

И важные господа,

А в Карсе пыльно и жарко,

Но веселы мы всегда.

Шарманщик живет привольно,

Хоть нет за душой ни гроша.

Никто не крикнет: «Довольно!

Порядок не нарушай!»

В огромных ваших столицах

С печатью ума на лбу

Найдется ли карская птица,

Предсказывающая судьбу?

Вытягивая билетик,

Ты получаешь ответ:

Проживешь на земле не столетье,

А всего девяносто семь лет.

Разве это не лучше всех парков

И причесанных улиц столиц?

Ну и пусть у нас пыльно и жарко,

Но зато столько сказочных птиц!

1913

Карс

«Я надену колпак дурацкий…»

Я надену колпак дурацкий

И пойду колесить по Руси,

Вдыхая запах кабацкий…

Будет в поле дождь моросить.

Будут ночи сырые, как баржи,

Затерявшиеся на реке.

Так идти бы все дальше. Даже

Забыть про хлеб в узелке.

Не услышу я хохот звонкий.

Ах! Как сладок шум веток и трав,

Будут выть голодные волки,

Всю добычу свою сожрав.

И корявой и страшной дорогой

Буду дальше идти и идти…

Много радостей сладких, много

Можно в горьком блужданье найти.

1914

«Поют глупые птицы…»

Поют глупые птицы,

Тает кружевной снег,

Трескаются хрустальные льдинки,

Пляшут солнечные паутинки.

На набережной ругаются незлобно

Грузчики песка и кирпича.

Такое голубое небо,

Как будто на гениальной картине,

Изображающей боль и радость

Кольцеобразной весны.

Мне хочется кружиться до смерти

Вокруг поскрипывающих деревьев

И подбрасывать камушки в воздух,

Совершенно прозрачный и голубой.

1914

Смерть неизвестного

Он стар и слаб. Никто его не знает.

Пришла пора, должно быть, умирать.

Царапает он камни и кусает

И боль свою им хочет передать.

Он корчится в лохмотьях на панели,

Хрипит, закрывшись холстяным мешком.

Проходят люди, и скрипят портфели,

Кто вскинет бровь, кто поведет зрачком.

Идут. Никто не убавляет шага.

Жизнь — это жизнь, а смерть — лишь только смерть.

И ветер шевелит трехцветным флагом,

Тяжелым, горьким, как земная твердь.

Нет, мысль не может, хоть убей, привыкнуть

К полярным льдам душевной мерзлоты.

Где ж сын его, который мог бы крикнуть:

«Отец, отец, ужели это ты?!»

1914

Новгород

«Не степной набег Батыя…»

Не степной набег Батыя,

Не анчара терпкий яд —

Мне страшны слова простые:

«Нет мне дела до тебя».

Не убийца, злу послушный,

Не кровавых пятен след —

Страшен голос равнодушный:

«До тебя мне дела нет».

Не смертельные объятья

И не траурный обряд —

Мне страшны слова проклятья:

«Нет мне дела до тебя».

Не взметенная стихия,

Не крушение планет —

Мне страшны слова людские:

«До тебя мне дела нет».

Забинтовывая раны,

И волнуясь, и скорбя,

Слышу голос окаянный;

«Нет мне дела до тебя».

Я ко всем кидаюсь жадно,

Жду спасительный ответ,

Слышу шепот безотрадный:

«До тебя мне дела нет».

1915

Пес

Откуда ты взялся — черный, кудлатый,

Неимоверно славный пес?

Жил ты бедно или богато,

Где ты воспитывался и рос?

На мои вопросы не отвечая,

Ты только помахиваешь хвостом.

В безлюдном кафе, за чашкой чая,

Я раздумываю о житье твоем.

Как человек, я тебя жалею,

Общепринята жалость к бездомным псам.

За окном — черноморский ветер веет

И волны подкатываются к берегам.

Об этом подумал я не сразу,

Но вдруг предо мною встал вопрос:

Возможен ведь, правда, эдакий казус,

Что ты жалеешь меня, как пес.

И вот мы сидим — родные до боли,

Один — за столом, другой — под столом,

Я о твоей вздыхаю доле,

Ты — о житье-бытье моем.

1915

Сухуми

«Не думай, друг, что лучшие плоды…»

Не думай, друг, что лучшие плоды

Всегда сладки. Не так проста природа.

Прими же терпкий плод. Узнай, что есть сады,

Где хина иногда бывает лучше меда.

Не только сахарные груши хороши,

Возьми лимон, айву, кусты рябины.

Скажу по правде: горечь для души —

Немеркнущие краски для картины.

Пока есть в мире хоть один калека

И кто-то горько плачет в шалаше,

О, сможем ли назвать мы человеком

Того, кто горечи не чувствует в душе!

1915

Царское Село

У окна вагона

Я вижу выцветшие лица,

Я слышу каждый вздох и шаг

Бредущих длинной вереницей,

Не помнящих родства бродяг.

Под крик и плач грудных младенцев

И причитанье матерей

Идут толпой переселенцы

К теплу неведомых морей.

Оставив маленькое тельце

Ребенка мертвого — земле,

Идут понуро погорельцы

В нерасплывающейся мгле.

Я вижу грузчиков, лежащих

В изнеможенье, в смертный час

Отдавших груз, принадлежавший

Не им, а одному из нас.

Я вижу бурлаков на Волге

И слышу их глубокий стон,

Я вижу странников убогих,

Стучащих боязно в окно.

Я рвусь к забытым и забитым,

Отверженным, осиротелым,

К живущим иль давно убитым

И до которых людям сытым

И именитым нету дела…

Ищу тепла я в скорбных взглядах,

Тепла, которого не сыщешь

У сытых, праздных и нарядных.

Тепла забытых и забитых.

Тепла живого душ открытых,

Всех обездоленных и нищих.

1916

Смольный

Довольно! Довольно! Довольно

Истошно кликушами выть!

Весь твой я, клокочущий Смольный,

С другими — постыдно мне быть.

Пусть ветер холодный и резкий

Ревет и не хочет стихать,

Меня научил Достоевский

Россию мою понимать.

Не я ли стихами молился,

Чтоб умер жестокий палач,

И вот этот круг завершился,

Россия, Россия, не плачь!

Не я ль призывал эти бури,

Не я ль ненавидел застой?

Дождемся и блеска лазури

Над скованной льдами Невой.

Чтоб счастье стране улыбнулось,

Она заслужила его.

И чтобы в одно обернулось

Твое и мое торжество,

Довольно! Довольно! Довольно!

Кликушам нет места в бою.

Весь твой я, клокочущий Смольный,