Частная жизнь русской женщины XVIII века - [9]

Обратная ситуация — брачности немолодых женщин с молодыми мужчинами — практически не просматривается в дворянском сословии. Единственный пример несоответствия в возрасте подобного рода — замужество 34-летней С. В. Капнист (причем замужество первое!) с 28-летним преподавателем Полтавского кадетского корпуса В. А. Скалоном. Любопытно, что — несмотря на подробное изложение мельчайших деталей в воспоминаниях С. В. Капнист-Скалон — она обошла вниманием и этот факт, и само описание позднего замужества, ограничившись лишь будничным: «устроилась и моя судьба».[115] (Вероятно, вопрос о замужестве долго был мучительным для мемуаристки, ведь в то же время 20–22-летние дворянки считались уже перестарками, привередницами,[116] а в крестьянском быту их звали прокисшими невестами, однокосками, вековушами.)

Отношение к брачному возрасту в непривилегированных сословиях за рассматриваемое столетие также претерпело существенные изменения. Уже к 1711 г. (когда проводилась одна из переписей населения) ранние браки в деревне случались все реже. Крестьяне, выдавая дочек замуж, руководствовались больше хозяйственными мотивами, нежели эмоциями: управиться с тяжелыми полевыми работами, уходом за скотиной, многими домашними промыслами могли лишь те, кто был достаточно зрел и обладал физической силой.[117] Иной вопрос — о праве родственников или родителей (а тем более помещика) выдавать девушек замуж за кого угодно и в каком угодно возрасте. В 1761 г. М. В. Ломоносов с негодованием писал о том, что «в обычай вошло… малых ребят, к супружеской должности неспособных» женить «на девках взрослых, и часто жена по летам могла бы быть матерью своего мужа».[118] Не случайно появление в фольклоре сюжета о жене, которая носила своего мужа в переднике, отбивала от уличных мальчишек,[119] а также присловий типа «Вот те, бабушка, наука, не ходи замуж по внука!» или «Не ходи сорок за двадцать!».[120] Подобные ситуации, типичные по мнению русских юристов XIX в.,[121] вызывали гневное возмущение А. Н. Радищева.[122]

Следствием возрастных несоответствий в крестьянских браках было распространение снохачества, описанного англичанином У. Коксом в 1778 г., в том числе в его «обратном варианте» (сожительстве тещ с зятьями), описанном С. Текели: «Во многих семьях отец женит своего 8- или 9-летнего сына на девушке гораздо старше его с целью иметь лишнюю работницу; между тем сам сожительствует со своей снохой и нередко имеет от нея детей..»[123] Даже в середине XIX в. попытки снох жаловаться на старших мужиков в семье, заставлявших вступать с ними в интимные отношения, заканчивались в лучшем случае ничем, а в худшем — наказанием пострадавшей (якобы «за клевету»).[124] Сам крестьянский мир реагировал на снохачество равнодушно и простодушно: «Говорили: „сноху любит“».[125]

Что касается других условий замужества, помимо описанных выше, то они мало трансформировались за рассматриваемое столетие. Так, священники по-прежнему требовали подтверждения отсутствия кровного родства между женихом и невестой, ибо никто не отменял церковное правило, утвержденное «Уставом о брацех» в XV в.,[126] о воспрещении браков между людьми, приходящимися друг другу свойственниками или родными (вплоть до шестого колена). Известны случаи, когда Синод категорически воспрещал браки между родственниками пятой (запрещенной) степени родства.[127] Во всяком случае, он решительно настаивал на соблюдении епископами обязанности определять степени родства вступающих в брак, даже если «искусные люди» умело скрывали их. Лишь в 1752 г. вышел именной указ императрицы не допускать браков только в «действительно возбранных степенях родства» и наметилось стремление к ослаблению брачных запрещений.[128]

Мемуарная литература XVIII — начала XIX в. позволяет усомниться в действенности запрета близкородственных браков (а тем более внебрачных связей между двоюродными и троюродными «сродниками»!),[129] равно как и браков между людьми, связанными свойством. Так, А. Е. Лабзина в первом браке была замужем за воспитанником («благоприобретенное родство»!) своего отца — А. М. Кармышевым, который в открытую, у нее на глазах, сожительствовал со своей племянницей; А. П. Керн вспоминала, описывая свое детство в первые годы XIX в. о браке писателя Ф. П. Львова с его кузиной («Какие нонче браки бывают… Известный нам всем Ф. П. Львов женился на своей двоюродной сестре Львовой, имея 10-х детей от первой жены…»). Известно дело, рассматриваемое в 1776 г. Синодом, о просьбе не расторгать брак с двоюродной сестрой умершей жены, и это супружество было признано.[130]

В некоторых источниках встречаются упоминания о том, что наличие родства становилось тяжелейшим нравственным препятствием при возникновении сердечных привязанностей. Впрочем, в случае обращения к митрополиту за разрешением близкородственного брака прошения такого рода — особенно от «уважамых лиц» — чаше всего удовлетворялись. Так, в 1812 г. митрополит Филарет разрешил брак пожилого П. С. Протопова с его двоюродной племянницей, воспитывавшейся им в собственном доме («…избавите молодую пару от греха, а сего господина сохраните от самоубийства…»).