Частная жизнь русской женщины XVIII века - [5]
Насильственные браки крепостных оставались на протяжении всего периода рядовым явлением. Многие мемуаристки и мемуаристы XVII–XIX вв. отмечали, что для представительниц непривилегированных сословий весьма часто «доказанное преступное деяние… наказывалось выдачею несчастныя преступницы в замужество за какого-нибудь урода…»[55] А. Н. Радищев называл насильственные браки «изрядным опытом самовластья дворянского над крестьянами» и сокрушался: «Они же (крепостные), друг друга ненавидя, властью господина своего влекутся на казнь». М. В. Ломоносов дополнял его: «Где любви нет — ненадежно и плодородие».[56] Однако интересы «государственной пользы» заставляли законодателей думать о воспроизводстве населения. Государственные указы 1722, 1758 и 1796 гг., регулировавшие брачную жизнь крепостных, меньше всего учитывали интересы вступающих в брак женщин. Все они определялись лишь рациональными соображениями. Помещики обязывались выдавать крепостных девушек замуж, чтобы не «засиживались в девках до 20 лет».[57] Детализируя и конкретизируя положения официального законодательства применительно к своим вотчинным правам, А. П. Волынский рассчитывал действовать методом поощрения («давать от двух до пяти рублей, дабы женихи таких девок лучше охотилися брать»), а князь М. М. Щербатов[58] и граф Н. П. Шереметев — напротив, более испытанным методом устрашения: крепостных девок, «коим минет 17 лет», «а замуж не пойдут» — «таковых всех высыслать на жнитво и молотьбу казеного хлеба сверх тягловых работ отцов и братьев и высылкою на работы отнюдь никого не обходить…».[59] В имениях же князя А. Б. Куракина в 90-е гг. XVIII в. разрешено было штрафовать «девок», не вступивших в брак не к 20 (как предписывалось законом 1796 г.), а к 13–15 годам (из расчета 5 рублей в год);[60] с солдатской прямотой решал брачный вопрос своих крепостных и граф А. В. Суворов, также понизивший брачный возраст «девок» до 15 лет, невзирая на жалобы крестьян на то, что таким способом «все будут женаты не по любви, а по неволе».[61]
В конце XVIII в. крестьянские браки в пределах одной вотчины вполне могли быть заключены под влиянием личной склонности. Но любовь крепостного и девушки, принадлежащей другому помещику, рождала, за редким исключением, одни трагедии.[62] Редкие владельцы крепостных душ (вроде П. А. Румянцева) позволяли крестьянским девушкам выходить замуж «по собственному произволению».[63] Большинство разрешало заключать браки только в пределах собственных вотчин.[64] «Вдов и девок на вывод не давать под жестоким наказанием, понеже оттого крестьяня в нищету приходят, все свои пожитки выдают в приданые и тем богатятся чужие деревни», — мотивировал подобные действия помещиков В. Н. Татищев.[65] К десятым годам XIX в. стремление выходить замуж (и жениться) в пределах своего села или ближайших деревень превратилось в стойкий обычай (в то время как в допетровское время требование избегать близкородственных браков находило отражение в пожелании «искать невесту за семь деревень»).[66] Информаторы РГО сообщали в середине XIX в., что «выдавать на сторону замуж девицу означало что-то неладное»: скрытые пороки жениха, его семьи или его родителей.[67]
Тем не менее со временем тенденция согласования интересов родителей, родственников и близких с мнением самих вступающих в брак все-таки усилилась. Мелкопоместный дворянин Г. С. Винский в мемуарах, названных «Мое время» (середина XVIII в.), отмечал, что его родители заключили брак «по взаимной сердечной склонности», и видел в последней причину «прочного членоустроения, чистой крови и здоровых соков» их детей. Старшая современница Г. С. Винского графиня В. Н. Головина (урожденная Голицына) вспоминала, что ей «несколько раз делали предложение, но каждую партию» она «тотчас отвергала», пока ей не встретился ее избранник. Известная мемуаристка XVIII в. Н. Б. Долгорукова, хотя и следовала поначалу мнению родственников, нашедших для нее удачного жениха, в дальнейшем пошла наперекор их советам. «…Когда он был велик — так я с радостью за него шла, а когда он стал несчастлив, отказать ему? Я такому бессовестному совету согласиться не могла».[68] Однако стоит учесть последствия для девушки столь явного проявления самостоятельности: в решающий для ее судьбы момент — отъезд в Сибирь с опальным мужем — все ее родственники (кровные и по свойству) отвернулись от нее, никто не только не помог материально, но и не пришел проводить.[69]
В «Дневнике» купеческой девушки начала XIX в. (точнее, в мемуарах, литературно стилизованных под дневник) можно отметить новый «шаг» в становлении женского права на самостоятельный выбор будущего спутника жизни. В нем содержится подробное изложение переписки («тайных цидулок»), «мечтаний о нем» и добрачных отношений с будущим супругом — абсолютно платонических, но свидетельствующих о глубине и остроте переживаний.[70] В некоторых мемуарах дворянок и купеческих дочек можно найти описание «хитростей», к которым прибегали девушки, чтобы избегнуть деспотической непреклонности родителей в вопросе о замужестве и тем самым обеспечить себе брак «по выбору сердца»: «Деспотизм в особенности был тяжел для ее дочерей; но они, однако, все вышли замуж по выбору сердца, а не по ее выбору. Каждая из них показывала вид, что не только холодна к избраннику своей души, но что если выйдет за него замуж, то сделает это только в угодность матери. Деспотизм всегда побуждает ко лжи и развращает людей, испытывающих его гнет…»
