Частная кара - [53]

Татищев высказал это в единый дух и выдержал долгую паузу, как бы определяя действие, произведенное на узника.

Кущин внимательно разглядывал повязку, никак не реагируя.

— Прежде чем приступить к вопросам, нас интересующим, — продолжал Татищев, — я прошу сказать, нет ли у вас каких жалоб и просьб?

— Есть, — озорная веселость охватила Кущина. Он подошел к столу и положил перед Татищевым повязку. — Вот, господа! Я бы хотел, чтобы сии атрибуты, столь необходимые для Тайного комитета, были употребляемы персонально!..

— То есть? — не понял Татищев, чуточку растерявшись.

— Я не привык, господа, пользоваться вещами, употребляемыми для других лиц. Прошу из денег, отобранных у меня, взять необходимые на пошив повязки и колпака, которые будут принадлежать только мне.

Бенкендорф, стремительно наклонившись к Татищеву, что-то зашептал тому в самое ухо.

— Хорошо. Нам ясна ваша просьба. Комитет принимает ее.

— И еще, — сказал Кущин, отойдя от стола и оставляя на нем повязку. — По милостивейшему его императорского величества указу мне было разрешено писать. Но чернила, перо и бумага были отобраны, как только я ответил на вопросные пункты.

— У вас будет возможность, полковник, просить о том его императорское величество. Итак, начинаем! Прошу, ваше превосходительство, — Татищев слегка кивнул Бенкендорфу.

— В вопросном пункте, поставленном вам и изустно предложенном государем, значилось: «Принадлежали вы тайному обществу?» На что вы ответили: «Нет».

— Нет, — сказал Кущин, — ни к какому тайному, — он особо выделил голосом это слово, — обществу я не принадлежал.

— Однако штабс-капитан Бестужев показывает, что в разговоре нынешней осенью он намекнул вам о том, что есть общество, на что вы ответили, что не считали бы себя русским, если бы не были в нем. Объясните суть показанного против вас.

— Я прекрасно помню этот разговор. Но хочу заметить, ваше превосходительство, что не вижу в показанном Бестужевым что-либо, против меня направленное...

Кущин заметил, как насторожился Дибич, а Левашов чуть подался вперед.

— Мы говорили с господином Бестужевым о свободном, мыслящем русском обществе, которое есть суть нашего просвещения. И если, господа, вы зададите мне вопрос, состою ли я членом этого свободного общества, то неминуемо получите утвердительный ответ. Я бы не считал себя русским, если бы не принадлежал к нему. Это мое неотъемлемое право, заслуженное предками и защищенное мною во многих сражениях на поле брани. Общество это — просвещенных, честных людей, думающих о благе отечества и стремящихся только к его пользе, — еще не имеет названия, оно молодо, но будет развиваться и расти, поскольку разум русских пытлив и неоднозначен. А разве вы не причисляете себя к этому благородному и свободному обществу?

— Тут, — сказал Левашов, — вопросы задаем мы.

Бенкендорф едва уловимо поморщился:

— Вы несколько многоречивы, полковник. А комитет требует конкретных и ясных ответов. Вы отрицаете показание штабс-капитана Бестужева?

— Отнюдь. Но повторяю, что высказанное Бестужевым не есть показание против меня. Я думаю, что сажать в крепость за одно только, что человек принадлежит к русскому обществу просвещенных людей, по меньшей мере несправедливо.

Бенкендорф оставил это высказывание без внимания.

— Полковник князь Трубецкой, — отложив мелко исписанную страничку и беря в руки следующую, как бы прочел Бенкендорф, — показывает, что познакомился с вами и вел беседы как с членом тайного общества. Ему казалось, что вы мечтаете о переустройстве государства, а в одном из разговоров высказались за изменение порядка правления. Что вы скажете на это?

— Князя Трубецкого, господа, я нахожу несколько романтически настроенным и потому не могу отвечать за то, что ему казалось.

— Но князь определенно говорит, что Рылеев, перед тем как вас познакомить, заявил ему: «Кущин наш», — не выдержав, встрял Левашов.

— Простите, при чем же тут я? Такое заявление целиком на совести господина Рылеева — поэта и мечтателя. Что же касается тут упомянутого изменения порядка правления, готов внести ясность.

— Мы все во внимании, — подал голос Дибич.

— Работая в Сибирском комитете Михаила Михайловича Сперанского, — Кущин уловил, как напряглись члены Тайного комитета, — и в комитете графа Алексея Андреевича Аракчеева, а также думая неустанно о благе нашего отечества, я пришел к мысли, что изменения в порядке правления принесут родине нашей невиданную еще мощь и благосостояние. Я не скрывал этих взглядов, но и не растолковывал каждому, работая над рукописью, которую нетрудно обнаружить в моих бумагах. Вся умственная жизнь моя последние годы была подчинена этому благородному и нужному делу. Думаю,что неоднократно высказанная мною мысль о привлечении к правлению народных депутатов рано или поздно будет одобрена его величеством, ибо к ней направлен весь ход исторический...

— А вам известен указ Великого Петра о тех, кто, запершись, пишет? — очень некстати подал голос Левашов.

— Работа моя протекала открыто в книгохранилищах и государственных архивах, куда я был милостиво допущен волею усопшего монарха. Мои занятия не были тайными, и ум мой, повторяю, был употребим только на пользу отчизне.