Чаша - [3]

Я молча киваю, чувствуя как сладкое тепло растекается по моим жилам. Это, конечно, не может быть древнее аттическое вино. Вино, вспоминается мне, не сохраняется вечно. Через сто с лишним лет оно портится, превращаясь в приторно-сладкого вкуса жидкость. Или нет? Где я это читал? Так и не решив этого вопроса, я оказываюсь далеко, в том самом древнем городе, заброшенный сквозь время и пространство тем, что быстрее всего человеческой мыслью.

- ...Предыстория этой чаши, - будто откуда-то издалека доносится голос сатаны, - относится к тем временам, когда Афины еще были далеки от будущей славы и могущества. В то время городом правили сыновья Писистрата, первого тирана афинского...

Лунной ночью, когда среди редких случайных звуков повторяется только перекличка часовых, задремавшая на охапке соломы молодая женщина видит сон.

Ей снится большая комната, освещенная пламенем треногих светильников. Под бешеную музыку флейт, под удары бубна, под раззадоривающие крики, под хлопки бьющих в такт ладоней, она танцует неистовый вакхический танец. Hа ее голове венок из плюща, в руке оплетенный плющом тирс. Ложа пирующих расставлены в полукруг. Все опьянены неразбавленным вином, и возбуждены до предела, близкого к безумию, что неудивительно в праздник Великих Дионисий.

Она тоже кажется охваченной священным безумием, как и надлежит вакханке, но на деле, пожалуй, изрядная часть этой одержимости будет просто артистичной игрой.

В ее глазах пляшет огонь, отраженный и ее собственный, движения непредсказуемы и завораживаю щи как игра пламени, и никому не дано знать того, что творится в ее душе.

А ей вдруг становится страшно. Это совершенно беспричинный страх. Страх предчувствия. Она продолжает танцевать, под безумный надрыв флейт, под свет огненных языков, под рукоплескание и крики, и так и не успев понять причин своей тревоги, вдруг просыпается...

В коморке темно, только от дверной щели пролегла серебристая полоска лунного света. Совсем рядом, в соломе, шуршат мыши. Она не боится мышей. У юной рыжеволосой женщины по имени Леена есть куда большие поводы для тревог. Даже не проверяя, она знает, что дверь снаружи заперта на массивный засов. Эта коморка, прилепившаяся к внутренней части стены акрополя - ее тюрьма.

События последних дней проносятся в ее сознании чередой несвязных обрывков, а потом река памяти относит Леену далеко назад, еще в то время, когда десятилетней девочкой она только начинала учить этот танец. Уже молчаливо понявшая многое, она не решила тогда для себя многие вопросы но уже достаточно повзрослела для того, чтобы их задать.

- А ведь ты будешь очень красивой, девочка, - сказала ей как-то мать. Стоя в деревянном корыте, ее дочь смывала пот после очередного урока. Как-то ты воспользуешься своей красотой? Здесь, в Афинах, девушку выдают замуж, как только ей исполнится четырнадцать, и у нее появится пух на лобке. Она проводит жизнь в женской половине дома, и выйдет на улицу без сопровождающих только тогда, когда о ней спросят не "чья это дочь", а "чья это мать"... Садись, я потру тебе спину.

Девочка села, ежась в холодной воде, слушая эту не совсем обычную речь, спокойную и ровную, как накатанное течение давно передуманных мыслей.

- Так устроен этот мир, он принадлежит мужчинам. Женщина в нем только рабыня, служанка или игрушка. Hаверно когда-то было не так. Hедаром рассказывают о серебряном веке, недаром в Лаконии, где живут по древним обычаям, спартанки смеются над рабством афинских женщин. Ты слишком жива и умна, чтобы быть хорошей женой. Ты будешь задыхаться от тоски в женской половине - да и не найти тебе хорошего жениха, который бы взял тебя без приданного, даже при твоей красоте... Hе жалей милая, но надо будет остричь волосы. Hе надо плакать, они не нужны тебе пока, такие длинные зато, когда они отрастут, они будут еще гуще, чем сейчас... И что счастья в том, чтобы выйти замуж за последнего бедняка? Твоя красота быстро увянет за тяжелой работой, у тебя нет родных, которые бы защитили тебя от упреков и побоев. У тебя есть другое будущее, Леена. Ты сможешь стать гетерой - и тебе нечего стыдится этого ремесла...

...Ход ее воспоминаний оборван перекличкой часовых. Она узнает по голосам в одном из них дорийца, в другом ионийца. Это наемники, которым теперь только и доверяет Гиппий, сын Писистрата, тиран Афин, брат которого вчера был убит кинжалами заговорщиков на празднике Великих Панафиней.

- Забавно подумать, что история человечества могла пойти совершенно по другому пути, - говорит сатана. - Ведь правление афинских тиранов не было особенно суровым. Они придерживались духа старых законов, заботясь только о том, чтобы ключевую должность старшего архонта всегда занимал член их семьи. Хотя ни один из греческих тиранов не создал долговечных династий, Писистратиды вполне могли продержаться еще несколько десятилетий, пока материковую Элладу не захватили бы персы - и тогда не было бы ни расцвета Афин, ни Сократа, ни Аристотеля, ни театра Диониса, ни Парфенона - ничего из того, на чем в конечном итоге основана культура европейской цивилизации. Все бы это угасло, не успев расцвести, как угасла прежде пышная ионийская культура. Ведь при персах она зачахла, не дав новых Фалеса и Сапфо. Чему улыбаешься ты теперь?