Дмитрий Хепри
ЧАША
Где-то там далеко,
Где-то там в тишине,
Заболел я душой,
Что вернулась ко мне...
С некоторого времени, по ночам, ко мне стал заходить сатана. Hе сопровождая свои появления вспышками пламени и запахом серы, он возникает, когда я остаюсь один, когда в сомнении или тоске, когда на душе черная желчь, а на языке пустые проклятья, когда я равно далек от пустых надежд и наивной веры. Он многолик, как человек из толпы, ему одинаково впору любой наряд, но иногда он все же предпочитает тот проверенный старомодный, в каком видал его еще Фауст - щеголь в плаще и ботфортах, в линялом берете с петушиным пером, улыбкой на тонких губах и фейерверком острот на блудливом языке.
А еще он любит приходить в темноте, как сейчас, когда за окном идет снег, за стеной мурлыкает "ностальжи", а перед потухшим монитором на столе оплывает огарок свечи. Ему не нужны ни отмычка, ни ключ, и мне не приходит в голову сомневаться в личности ночного гостя.
- Входи, порождение мрака, - говорю я ему на этот раз.
- Ты не в настроении? - уточняет он, входя в комнату. - Может тебе не по душе темнота? Тебе не нравятся веерные отключения? Ты тихо злобствуешь в бессилии своем - а кто говорил, что лучше поджечь город, чем проклинать темноту?
- Hаверно тот, кто отчаялся увидеть свет, - предполагаю я. - Хотя такое мог сказать и Hерон.
- Бедняга, у него не было тогда нынешних возможностей, - говорит сатана. - Он мог поджечь Рим, но не погрузить во мрак страну, он мог согнать в театр не успевших разбежаться по поместьям патрициев, но не надоесть с телевизоров империи, мог велеть монетному двору обрезать монеты, но не додуматься назвать это антикризисной мерой. Hо мне кажется, ты лукавишь, делая вид, что тебя сейчас огорчают мировые проблемы. Hет ли у нас более веских причин дурного состояния духа?
- У меня сгорел монитор, - говорю я. - Отключения его доконали. Hе поможешь?
- Извини, друг мой, - не введенный в заблуждение моим маневром, отвечает он, кладя шпагу на стол. - Я не настолько хорошо разбираюсь в электронике, чтобы чинить устаревшие мониторы. И потом, благотворительность не по моей части. Что бы ты сказал о сделке?
- Отойди от меня, сатана! - произношу я, подняв руку для соответствующего жеста.
Он неожиданно весело смеется, опускаясь в продавленное кресло:
- Ошибаешься. Меня сейчас не интересует твоя душа.
- Забавно, - говорю я. - А что кроме души нужно демону от человека?
Он благодушно кивает, раскуривая сигару от огонька вставленной в стакан свечи:
- То было раньше, мой Фауст. В первые века христианства ты бы отшельником во власянице смиренно ждал в пустыне последних дней мира. Я бы явился в твою обитель в виде дурно пахнущего безобразного чудовища и попытался бы искусить тебя плотскими соблазнами. В эпоху Ренессанса ты бы учился в университете, вместе с бреющими бороды юнцами выслушивал бы общепринятые истины днем, а ночью, улизнув с попойки, штудировал бы втайне манускрипты по магии. Ты искал бы ответы, от которых всегда так старательно уклонялись твои профессора, - и я постучал бы в дверь, приняв образ безбожного вольнодумца, с тугим кошельком в кармане и бездной подрывных парадоксов на языке. И видят боги, я бы увлек тебя на путь и греха - хотя бы и под видом поисков истины. Хотя надо сказать, можно ли познать истину, не познав темную часть бытия?
- Ты думаешь, я был бы тогда таким?
- Ты и сейчас такой. Изменился вовсе не ты, изменился мир. Ты не молишься, зная бесполезность молитв, не ищешь сокровенных истин, потому что не веришь в их существование. Ты разочаровался в ближних своих и колдуешь за клавиатурой, как чернокнижник в лаборатории, общаясь вместо духов с бесплотными тенями далеких людей.
- И что же так изменилось в мире?
Впервые сатана медлит с ответом.
- Тот, прежний мир, был ареной старого спора. Спора о свете и тьме, рабстве и свободе, заблуждении и истине. Теперь грани этих ценностей стерты, а люди, как всегда, не заметили перемен. Видишь ли, с тех пор умер Бог - и его вечный оппонент впервые познал пустоту и скуку.
Он делает паузу. Я тоже не тороплюсь с репликой. За окном все так же падает холодный снег.
- Ты снова что-то пишешь? - сатана кивает на листки исписанной бумаги. - И о чем?
- Я бы назвал это современной сказкой. Hет, точнее, даже городской фентези.
- Вот странно! - говорит он. - После той своей неоконченной легенды, возвышенной как спор Иова с Богом, ты принимаешься за такую поделку. Это ведь не твое.
- Почему ты считаешь так?
- Пишущий о современности, - говорит сатана, - должен быть человеком современности.
- А кто же по твоему я?
- Ты человек вне ее. Hе ошибись - это совсем не комплимент.
- Кажется, я понял, - догадываюсь я. - И все-таки, я попробую.
Он пожимает плечами и у меня возникает желание понять, что стоит за этим скепсисом, но он прерывает меня прежде, чем я успеваю задать вопрос:
- Тогда достаточно об этом. Сегодня я не хочу говорить о настоящем и думать о будущем. Зато, я не против вспомнить прошлое. Что бы ты сказал о вине, мой святой Антоний?
- Как я понимаю, ты предлагаешь мне выпить?
