Час тишины - [14]
И наконец она все увидела.
Там, где стоял ее домик, чернело пожарище с печально торчавшими стенами.
Въехали во двор, у колодца валялся обгоревший журавель, на конце которого все еще висело закопченное железное ведро.
Юрцова слезла с телеги и перегнулась через сруб, будто хотела удостовериться, не сгорела ли также и вода. Но вода, сейчас уже ненужная, оставалась на своем месте — пыльная, с плавающими обломками, покрытая пеплом.
— Куда пойдем? — спросила Янка.
Юрцова приподнялась, прошла сквозь обгоревшие двери и неподвижно уставилась на стены, прокопченные дымом; она различала отдельные вещи: шкаф, жестяной умывальник, разбившийся кувшин.
Старая Байкова, мать убитого, сказала за ее спиной:
— Переедешь пока к нам, все равно изба теперь пустая.
Там, в шкафу, оставались старые сапоги Матея, он не взял их с собой, слишком уж они были рваные; она их хранила целых шестнадцать лет — это было все, что после него осталось.
Она прикоснулась к черной спекшейся массе в углу и действительно вытащила оттуда кусок обгоревшей кожи с железной подковкой. Потом зарылась всеми пальцами в теплый, легонький пепел.
— Матей! — закричала она. — Матей! — и перешла на шепот.
Страшная боль отчаяния наполнила ее грудь и перехватила горло. А когда боль чуть ослабла, из легких вырвался весь воздух в одном-единственном протяжном волчьем вое. Она положила голову на сырую землю и не хотела больше ничего видеть, ничего слышать, ничего чувствовать, не хотела даже жить.
Потом встала и быстрыми шагами пошла к дому Байковой, которая дожидалась ее на пороге.
4
Янка лежала в чужой комнате. Кровати для нее не было; только тюфяк в углу; посреди комнаты в куче валялись остатки их вещей— сундук, узлы с бельем и материны грязные галоши. Мать сидела в соседней комнате и пила, время от времени извергая какие-то невнятные проклятия и обвинения. Старая Байкова в голос оплакивала мертвого сына: «И умер-то ты в грехе, где ж нам теперь свидеться?»
Незнакомый солдат играл под окном на трубе протяжную грустную мелодию, играл хорошо, хотя мелодия для трубы явно не подходила, — видно, солдат играл ее раньше на каком-нибудь другом инструменте, но теперь у него под руками не было ничего, кроме этой трубы.
Янка не могла уснуть. Она все время вспоминала о последних днях, о взрыве, сбросившем ее с телеги, о бегстве в неизвестное, о том, как к утру, промерзшие и промокшие, возвращались они лесом. Павел поддерживал ее, а потом почти нес, стремясь поднять ее настроение, и все рассказывал, как однажды люди смастерят еще одну луну, чтобы ночью было больше света. Она пыталась его слушать, но ее томила жажда, и думать она могла только о воде, пока не подошли они к какому-то болоту. Она припала к зеленоватой затхлой влаге и пила, пила, как пьют кошки или грудные дети. Она сосала воду, до сих пор испытывая бесконечное холодящее наслаждение утоления жажды. В ту минуту она впервые осознала, как страшно не жить, не иметь возможности охладить запекшиеся губы, никогда не чувствовать никакого наслаждения. Она посмотрела на него и сказала вслух: «Теперь я буду жить!» Но он, видно, не понял, что она хотела этим сказать.
— Главное, чтобы рука поскорее зажила, — тогда я сразу же уеду в город.
Она должна была осенью занять место всего-навсего служанки, но эта надежда грела ее: она наконец избавится от вечно пьяной и крикливой матери. Радовалась она и городу — в ее представлении город походил на большой трактир, в котором не умолкая играет музыка и много красиво одетых людей, все танцуют, танцуют какой-то невиданный танец, гораздо более интересный, чем наскучивший чардаш.
Кто-то постучал в окно. Она испугалась, вскочила с тюфяка.
— Кто это? — И узнала Павла Молнара.
— Что ты делаешь?
— Уже сплю.
— А рука?
— Ничего.
Он не знал, что сказать дальше.
— Очень больно?
— Ничего, — повторила она. Из соседней комнаты раздался пьяный смех. — Мать пьет.
— Отец тоже в трактире.
И он снова не знал, что сказать дальше.
— Я здесь не останусь, — сказала она вдруг, — как только заживет, пойду в город.
— И больше не вернешься?
— Лучше бы нет.
— Жаль.
— Почему?
— Так.
Она засмеялась. Она ждала, что он еще что-нибудь скажет, но он уже ничего не сказал. Несколько раз стукнул ногой по стене и ушел.
Она легла на пахнущий соломой тюфяк; труба уже замолкла, зато где-то совсем близко пел высокий тенор, пел красиво, как она еще никогда не слышала, и песня эта была необыкновенная, чужая.
Ее вдруг растрогало, что она жива, что лежит одна, в тишине, под крышей и что кто-то так прекрасно поет, что уже не будет войны, что она скоро уйдет в город и там начнет новую жизнь, что Павел Молнар приходил к ней. Она почувствовала нежность к нему и потребность сказать какое-то особое слово, но она не знала никакого такого слова; потом она вспомнила о маленьком козлике, который когда-то — когда она была еще маленькой — бегал за ней потому, что любил ее, и потому, что она его любила; и она сказала про себя, обращаясь к Павлу: «Ах, ты мой худенький козлик». И ей показалось это очень милым и красивым, и она повторяла эти слова снова и снова и чувствовала себя теперь уже совсем счастливой, как никогда еще в жизни.
В книгу замечательного советского прозаика и публициста Владимира Алексеевича Чивилихина (1928–1984) вошли три повести, давно полюбившиеся нашему читателю. Первые две из них удостоены в 1966 году премии Ленинского комсомола. В повести «Про Клаву Иванову» главная героиня и Петр Спирин работают в одном железнодорожном депо. Их связывают странные отношения. Клава, нежно и преданно любящая легкомысленного Петра, однажды все-таки решает с ним расстаться… Одноименный фильм был снят в 1969 году режиссером Леонидом Марягиным, в главных ролях: Наталья Рычагова, Геннадий Сайфулин, Борис Кудрявцев.
Мой рюкзак был почти собран. Беспокойно поглядывая на часы, я ждал Андрея. От него зависело мясное обеспечение в виде банок с тушенкой, часть которых принадлежала мне. Я думал о том, как встретит нас Алушта и как сумеем мы вписаться в столь изысканный ландшафт. Утопая взглядом в темно-синей ночи, я стоял на балконе, словно на капитанском мостике, и, мечтая, уносился к морским берегам, и всякий раз, когда туманные очертания в моей голове принимали какие-нибудь формы, у меня захватывало дух от предвкушения неизвестности и чего-то волнующе далекого.
Геннадий Александрович Исиков – известный писатель, член Российского Союза писателей, кандидат в члены Интернационального Союза писателей, победитель многих литературных конкурсов. Книга «Наследники Дерсу» – одно из лучших произведений автора, не зря отрывок из нее включен в «Хрестоматию для старшего школьного возраста „Мир глазами современных писателей“» в серии «Писатели ХХI века», «Современники и классики». Роман, написанный в лучших традициях советской классической прозы, переносит читателя во времена великой эпохи развитого социализма в нашей стране.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Новиков Анатолий Иванович родился в 1943 г. в городе Норильске. Рано начал трудовой путь. Работал фрезеровщиком па заводах Саратова и Ленинграда, техником-путейцем в Вологде, радиотехником в свердловском аэропорту. Отслужил в армии, закончил университет, теперь — журналист. «Третий номер» — первая журнальная публикация.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.