Час тишины - [14]
И наконец она все увидела.
Там, где стоял ее домик, чернело пожарище с печально торчавшими стенами.
Въехали во двор, у колодца валялся обгоревший журавель, на конце которого все еще висело закопченное железное ведро.
Юрцова слезла с телеги и перегнулась через сруб, будто хотела удостовериться, не сгорела ли также и вода. Но вода, сейчас уже ненужная, оставалась на своем месте — пыльная, с плавающими обломками, покрытая пеплом.
— Куда пойдем? — спросила Янка.
Юрцова приподнялась, прошла сквозь обгоревшие двери и неподвижно уставилась на стены, прокопченные дымом; она различала отдельные вещи: шкаф, жестяной умывальник, разбившийся кувшин.
Старая Байкова, мать убитого, сказала за ее спиной:
— Переедешь пока к нам, все равно изба теперь пустая.
Там, в шкафу, оставались старые сапоги Матея, он не взял их с собой, слишком уж они были рваные; она их хранила целых шестнадцать лет — это было все, что после него осталось.
Она прикоснулась к черной спекшейся массе в углу и действительно вытащила оттуда кусок обгоревшей кожи с железной подковкой. Потом зарылась всеми пальцами в теплый, легонький пепел.
— Матей! — закричала она. — Матей! — и перешла на шепот.
Страшная боль отчаяния наполнила ее грудь и перехватила горло. А когда боль чуть ослабла, из легких вырвался весь воздух в одном-единственном протяжном волчьем вое. Она положила голову на сырую землю и не хотела больше ничего видеть, ничего слышать, ничего чувствовать, не хотела даже жить.
Потом встала и быстрыми шагами пошла к дому Байковой, которая дожидалась ее на пороге.
4
Янка лежала в чужой комнате. Кровати для нее не было; только тюфяк в углу; посреди комнаты в куче валялись остатки их вещей— сундук, узлы с бельем и материны грязные галоши. Мать сидела в соседней комнате и пила, время от времени извергая какие-то невнятные проклятия и обвинения. Старая Байкова в голос оплакивала мертвого сына: «И умер-то ты в грехе, где ж нам теперь свидеться?»
Незнакомый солдат играл под окном на трубе протяжную грустную мелодию, играл хорошо, хотя мелодия для трубы явно не подходила, — видно, солдат играл ее раньше на каком-нибудь другом инструменте, но теперь у него под руками не было ничего, кроме этой трубы.
Янка не могла уснуть. Она все время вспоминала о последних днях, о взрыве, сбросившем ее с телеги, о бегстве в неизвестное, о том, как к утру, промерзшие и промокшие, возвращались они лесом. Павел поддерживал ее, а потом почти нес, стремясь поднять ее настроение, и все рассказывал, как однажды люди смастерят еще одну луну, чтобы ночью было больше света. Она пыталась его слушать, но ее томила жажда, и думать она могла только о воде, пока не подошли они к какому-то болоту. Она припала к зеленоватой затхлой влаге и пила, пила, как пьют кошки или грудные дети. Она сосала воду, до сих пор испытывая бесконечное холодящее наслаждение утоления жажды. В ту минуту она впервые осознала, как страшно не жить, не иметь возможности охладить запекшиеся губы, никогда не чувствовать никакого наслаждения. Она посмотрела на него и сказала вслух: «Теперь я буду жить!» Но он, видно, не понял, что она хотела этим сказать.
— Главное, чтобы рука поскорее зажила, — тогда я сразу же уеду в город.
Она должна была осенью занять место всего-навсего служанки, но эта надежда грела ее: она наконец избавится от вечно пьяной и крикливой матери. Радовалась она и городу — в ее представлении город походил на большой трактир, в котором не умолкая играет музыка и много красиво одетых людей, все танцуют, танцуют какой-то невиданный танец, гораздо более интересный, чем наскучивший чардаш.
Кто-то постучал в окно. Она испугалась, вскочила с тюфяка.
— Кто это? — И узнала Павла Молнара.
— Что ты делаешь?
— Уже сплю.
— А рука?
— Ничего.
Он не знал, что сказать дальше.
— Очень больно?
— Ничего, — повторила она. Из соседней комнаты раздался пьяный смех. — Мать пьет.
— Отец тоже в трактире.
И он снова не знал, что сказать дальше.
— Я здесь не останусь, — сказала она вдруг, — как только заживет, пойду в город.
— И больше не вернешься?
— Лучше бы нет.
— Жаль.
— Почему?
— Так.
Она засмеялась. Она ждала, что он еще что-нибудь скажет, но он уже ничего не сказал. Несколько раз стукнул ногой по стене и ушел.
Она легла на пахнущий соломой тюфяк; труба уже замолкла, зато где-то совсем близко пел высокий тенор, пел красиво, как она еще никогда не слышала, и песня эта была необыкновенная, чужая.
Ее вдруг растрогало, что она жива, что лежит одна, в тишине, под крышей и что кто-то так прекрасно поет, что уже не будет войны, что она скоро уйдет в город и там начнет новую жизнь, что Павел Молнар приходил к ней. Она почувствовала нежность к нему и потребность сказать какое-то особое слово, но она не знала никакого такого слова; потом она вспомнила о маленьком козлике, который когда-то — когда она была еще маленькой — бегал за ней потому, что любил ее, и потому, что она его любила; и она сказала про себя, обращаясь к Павлу: «Ах, ты мой худенький козлик». И ей показалось это очень милым и красивым, и она повторяла эти слова снова и снова и чувствовала себя теперь уже совсем счастливой, как никогда еще в жизни.
В каждом произведении цикла — история катарсиса и любви. Вы найдёте ответы на вопросы о смысле жизни, секретах счастья, гармонии в отношениях между мужчиной и женщиной. Умение героев быть выше конфликтов, приобретать позитивный опыт, решая сложные задачи судьбы, — альтернатива насилию на страницах современной прозы. Причём читателю даётся возможность из поглотителя сюжетов стать соучастником перемен к лучшему: «Начни менять мир с самого себя!». Это первая книга в концепции оптимализма.
Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.
Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.
Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.