Час кошки - [8]

Жалкий, рыдающий Спун. Чем еще я могу помочь? В конце концов, я же не нянька…

Вытащив у Спуна из кармана серебряную ложку, я принялась подбирать с пола то, что он наблевал. Собирала и сбрасывала в мусорное ведро. Мне страшно хотелось поведать Господу Богу о том, что серебряной ложкой, оказывается, можно черпать даже блевотину.

Я убрала с пола осколки стекла и, оставив Спуна умываться в ванной, легла в постель. Когда вернулся чистенький, свежеумытый Спун и окликнул меня виноватым голосом, я притворилась, что сплю, и ничего не ответила.

— Я так хочу тебя трахнуть! Но ты, наверное, мне не дашь сегодня…

Другого способа общения он просто не знает!

«Как мне поступить? Как вернуть твое расположение? Может, есть какой-то другой способ…» — я была просто уверена, что сейчас сердце Спуна кричит именно эти слова. Такой здоровенный парень, а сущее дитя. Мой милый, славный Спун… Это черное чудовище осквернило, изгадило всю мою душу своими грязными словами. Но нет, остались еще уголки… Так будет всегда, пока мое сердце не переполнится и не засвистит, как закипающий чайник.

— Я хочу трахнуть тебя… Ким! Я хочу сделать тебе хорошо… Ты что, спишь? Спишь… Shit! Ну раз ты сказала, что я хороший, дай хоть прижаться к тебе!

Спун подкатился ко мне под бочок и задышал мне в спину.

— Ты же можешь меня изнасиловать!

Спун с изумлением уставился на меня. Я улыбнулась, нарочито оскалив зубы, чтобы он в темноте не усомнился в моих желаниях.

И тотчас же Спун перестал походить на обиженного ребенка.

6

С тех пор, как началась наша совместная жизнь со Спуном, я дважды переспала с другими мужчинами. Но вовсе не потому, что мне хотелось секса с кем-то еще.

Просто временами меня начинало глодать смутное беспокойство. Я что-то слишком «запала» на Спуна. Мне было страшно, что я превращусь во фрагмент головоломки под названием «Спун».

После работы я заглянула к одному своему дружку, с которым у меня были легкие, ни к чему не обязывающие отношения. Он был моим «соучастником», и я была для него примерно тем же. В тот вечер он проделал со мной все, что обычно, он отлично знал мою душу и тело, однако я ушла от него странно разочарованная. Я поняла, что уже начала впадать в наркотическую зависимость от Спуна. Когда я вернулась домой, Спун крепко спал, лежа ничком поверх покрывала. На полу стоял стакан с джином. При виде голых ног Спуна я разрыдалась.

— Ким… Что случилось? Ты что, плачешь? Да что с тобой? Тебя кто-то избил?

Спун проснулся оттого, что мои слезы капали ему на ноги. Похоже, он считал, что я могу плакать только в двух случаях: когда занимаюсь любовью и когда меня бьют.

— Ничего со мной не случи-и-лось…

— Тебя кто-то обидел!

— Нет… Просто мне стало так тоскливо, так плохо без тебя…

— А, ну это понятно. Само собой.

Что значит — «само собой»? Но он, не дав ничего прояснить, потащил меня в постель и принялся сдирать с меня одежду, словно разрывал пакетик с карамелью. Потом его язык принялся вылизывать мое тело — и вдруг замер, словно окаменев. Я посмотрела на себя — и похолодела. На груди красовался лиловый засос.

Спун был так ошеломлен, что даже пальцем не тронул меня. Его руки, державшие меня за плечи, тряслись мелкой дрожью. Ну, в этот вечер мне предстоит расстаться с жизнью. Я собрала все свое мужество и посмотрела прямо в лицо Спуну. Я думала, что увижу бешеные от ярости, сумасшедшие глаза, но в них плескались отчаяние и безнадежность.

Спун, не смотри на меня такими глазами!

— I AM SAD! I AM SAD![4] — отстукивало сердце Спуна, словно телетайп.

По моему лбу потекли струйки холодного пота. Я не должна допускать, чтобы он смотрел на меня с таким выражением! Пусть лучше он до конца своих дней остается бесчувственным идиотом… Я выжала из своих мозгов все, что только смогла.

— Спун, — сказала я, — если ты будешь ставить мне засосы на такие места, я не смогу носить открытые платья! Будь осторожней, очень тебя прошу.

— Ах, вон оно что… Выходит, это я сам вчера ночью…

Он просиял и, повалив меня на кровать, как-то растерянно и бестолково овладел мною.

Перевести стрелки. Я и сама не предполагала, что моя хитрость может сработать.

Я радостно перевела дух. И подумала о том, насколько мучительно ранит Спуна его ревность — и какую мучительную боль она причиняет мне. Печаль Спуна была моей печалью.

Я люблю этого оболтуса!

При этой мысли я покраснела и подняла взгляд на Спуна.

Спун тоже посмотрел на меня с удивлением и замер.

— Ты чего?

— Знаешь, — сказала я, — мне кажется, я тебя люблю.

При этом у меня, наверное, было такое торжественное выражение лица, как если бы я объявила, что сегодня на ужин у нас креветки.

— Я знаю. Я же сказал, это само собой.

Значит, другого и не дано? Я и Спун — единственно возможное сочетание в этом мире? Во всяком случае, ясно одно: на моем сердце вытравлено тавро — «Спун».

Мы валялись на травке в дальнем уголке парка и на двоих курили косячок. Люди проходили мимо, даже не подозревая, что мы вот так, в наглую, балуемся марихуаной. Время от времени Спун, прищурив один глаз, пускал дым в Осборна. Когда Осборн вконец сомлел, словно объелся кошачьей мяты, Спун зашелся от смеха. Я куталась в толстое пальто из шерстяной байки и открывала банки с пивом одну за другой. Был теплый и ясный ноябрьский день. Солнце светило одуряющее ярко. Когда я прикрывала веки, глаза застилала зелень, цвета весенней листвы. Протянув руку, я нащупала жесткие джинсы Спуна. И поняла, что он намерен сорвать поцелуй, потому что всякий раз перед тем, как поцеловать меня, он щекотал ресницами мою щеку. Ветер сорвал со Спуна панаму, которая была явно не по сезону, и Осборн, вскочив, принялся играть с нею. Спун, не надо дуть мне в рот, ты ведь не на кларнете играешь. Ну, пожалуйста. Please.