Чего я не помню совсем, так это пребывания в утробе. Наверное, в то время плод еще слишком привязан к матери, принадлежит ей, является ее частью. И только в момент отсоединения мы — вытесняем что-то?
Попадая в новую ловушку плоти, как в готовую болванку, готовую к принятию выброшенной из своей старой оболочки души. Только что выброшенной — иначе откуда взяться той испепеляющей ярости, которую я помню? Я должен быть не здесь! Где-то еще! Я должен был сделать что-то! Это очень важно! Я не могу быть здесь, мне надо быть где-то, чтобы что-то исправить! Кому-то помешать, кому-то отомстить, кого-то спасти… Но я не могу. Я оказался вдруг в совсем другом месте, где тело мне совершенно не подчиняется, зрение не сфокусировано и не развито, и я не могу выдавить этим неумелым ртом ни единого внятного слова! Все попытки вырываются в бессмысленные звуки, весь протест — в глупый беспомощный крик и слезы. Это тело еще ничего не может. Кто-то куда-то тащит меня как маленькую бесполезную вещь, что-то пытается сделать, но это совершенно не то, что мне надо. Мне надо вернуться.
Они действительно не понимают меня, и не знают, что со мной случилось. Совершенно незнакомые чужие люди. Но они заботятся обо мне, хотят помочь, только не знают, чего я хочу, хотя думают, что знают, они успокаивают меня и говорят, что все будет хорошо. А я абсолютно ничего не могу сделать и приходится сдаться и довериться им. Выждать время. Чтобы снова обрести способность что-то сделать. Я ведь помнил! Но уже понимал, что забуду. Но если буду напоминать себе каждую минуту, как я могу забыть? И я внушал себе: «Я не забуду!» «Никогда не забуду» «Когда придет время, я сделаю…»
Я забыл, что мне нужно сделать. Забыл гораздо позже той минуты, память испарялась постепенно. Я помню только, что не хотел забывать. И помню, что никогда не испытывал столько гнева, сколько тогда. И уверен, что это были первые минуты моей жизни. Хотя — их ведь невозможно помнить?
Когда вы слышите крик младенца, он кажется вам бессмысленным? Это крик только что умершего. И только что рожденного и не способного объяснить, где он только что был и что с ним случилось. А ведь он так старается, изо всех сил. И отчаянно не хочет забыть. Но все равно забудет. И уже знает об этом.
Ни в коем случае нельзя было оставлять этот город. Мы пришли в него случайно, когда пересекли море, горы и пустыни. Мы были отрезаны от цивилизации, которая нас породила. Передовой отряд, который зашел слишком далеко и потерял цель. Потерял половину своих людей, а оставшиеся превратились во что-то иное, новое. Не внешне, а внутри. Мы прошли через земли, где нас назвали Проклятым Легионом, хоть мы их не разоряли. Нас просто боялись как пришельцев из другого мира, ведь люди не могли перейти эти пустыни, населенные только демонами.
А потом мы нашли этот город. Он был прекрасен и светел, полон дворцов и садов, белоснежных колоннад, фонтанов и цветущих террас. Его жители любили искусство и не знали войны. Они встретили нас как друзья, с любопытством и изумлением, но радушно. По-настоящему. Ведь в город начали вторгаться чудовищные твари из подземелий северных гор, просыпающиеся раз в тысячелетие, чтобы опустошить эти земли от края до края — пока не достигнут иных гор, морей и пустынь. А в городе никто не умел сражаться. Мы же — умели, и многому научились в битвах с демонами пустынь и южных гор, никогда не спящими, но и не такими свежими, отдохнувшими и многочисленными.
В городе знали предсказание о том, что люди Черного Легиона защитят их, хоть они уже не совсем люди, в обычном значении этого слова. Может быть, мы уже были не совсем людьми еще и потому, что страстно желали защищать. Мы знали, как хрупка жизнь, как сладок и дорог покой, и то прекрасное, что мы встретили, не должно было погибнуть.
Мы защищали город тридцать дней, в беспрерывных сражениях, отражая бесконечные штурмы, совершая вылазки, изгоняя прорывающихся отовсюду чудовищ. И оставалось еще только три — а после горные твари должны были вновь заснуть, они и теперь уже прекращали атаки в дневные часы, но ночами становились еще злее и коварнее.
Воины легиона были почти бессмертны. Наши тела закалились так, что клыки, когти и копья почти не оставляли на них ран, а если оставляли, то они быстро исцелялись и мы снова шли в бой. И все же, можно было убить и нас. И нас становилось все меньше. В одном сражении был убит и я. Но это не остановило меня. И не остановило моих людей. Я помнил лишь мгновенную тьму, нахлынувшую, когда копье из острого льда разорвало мое сердце в клочья. Но лед растаял, и через некоторое время я понял, что снова жив, а бой еще продолжается. Никто не сдавал позиций. Но моему возвращению обрадовались, и совсем скоро мы отбросили тварей, до следующей ночи.
В последующие дни некоторые павшие тоже стали возвращаться к жизни. За время наших странствий мы стали еще более особенными, чем считали. Но жаль — это происходило не со всеми. И вот, оставалось только три дня, самых тяжелых, нас всех оставалось все меньше, но освобождение было так близко.
