Чарусские лесорубы - [98]

Бородатый кузнец-инвалид достал с полочки железный пруток-электрод, обмазанный известью, настроил аппарат, дал для пробы вольтову дугу. И когда все оказалось в порядке, взял у Медниковой электропилу, осмотрел место излома.

В это время в мастерскую вошел высокий человек в военной шинели с золотистыми погонами, в шапке-ушанке со звездой.

— Здравия желаю! — козырнул офицер.

— Здрасте, здрасте! — ответил кузнец.

— Как ваши дела? Меня брат послал в разведку. Велел узнать и доложить, когда можно выключить локомобиль. Время ваше истекло. Тридцать пять минут первого.

— Сейчас, мы сейчас, — засуетился кузнец.

— Ничего, ничего, пожалуйста! — сказал офицер. — Еще немножко подождем.

Свет в Чарусе погас мгновенно. Поселок погрузился во тьму. Домики сразу стали как будто меньше, припали к земле, затаились. Очутившись на улице, когда окончились хлопоты, Ермаков и Медникова вдруг почувствовали себя одинокими.

— Пойдем к директору леспромхоза, — предложил Сергей. — Попросим лошадь. Не до утра же нам здесь среди улицы торчать. Пошли!

— Удобно ли ночью тревожить директора?

— Удобно, чего не удобно-то. Пускай выручает. Я ведь у него уже не первый раз. Человек свой, всегда поможет, выручит.

Через два часа к директорской квартире была подана пара лошадей, запряженных цугом. Положив пилу в кошеву, закрывшись тулупами, Ермаков и Медникова отправились в обратный путь. Проводить их вышел Яков Тимофеевич.

Буран затих. На высоком небе, точно в снегах, мерцали далекие звезды.

44

После поездки на Новинку Зырянов заметно изменился. На эти перемены первой обратила внимание секретарша Маша. Утром, бывало, замполит являлся на работу бодрый, жизнерадостный, в темных глазах — веселые искорки. Прежде чем открыть кабинет, непременно подойдет к ее столу, поздоровается. Расстегнет свою полудошку, от которой еще пышет морозом, снимет с шеи серый, с красными прожилками шарфик. Расспросит, не поступили ли для него какие бумаги, все ли сданные накануне на машинку материалы перепечатаны. Затем начинает полушутя-полусерьезно спрашивать, чем же Маша занималась вчера вечером, что произошло вчера в ее жизни особенного, замечательного. Девушка вначале смущалась, потом, преодолев смущение и потушив огонь на щеках, чистосердечно рассказывала, где была, что делала. Нередко у них происходили, примерно, такие разговоры:

— А знаете, Борис Лаврович, я достала очень, очень интересную книгу! — просияв, скажет Маша.

— Какую же? — спросит Зырянов со снисходительной улыбкой, зная слабую струнку секретарши.

— О большой любви, о наших людях. Как я переживала! Читала всю ночь напролет. Все наши девушки запоем читают эту книгу. У нее уже нет многих листков, нет обложки. Ах, какая интересная! Хотите почитать, Борис Лаврович?

Чтобы не огорчить Машу, замполит согласится прочесть книгу. А на завтра или в тот же день она лежит у него на столе в кабинете, в книге голубая ленточка-прокладка. И когда откроешь книгу в том месте, где лежит прокладка, обязательно прочтешь высказывание героев о любви.

Иногда Борис Лаврович скажет:

— А не сходить ли нам, Машенька, вместе в кино? Что-то я уже давненько не бывал там.

Маша с восторгом принимает это предложение. Заранее купит билеты, и обязательно на тот ряд, где любит сидеть Борис Лаврович.

А теперь вот с Борисом Лавровичем что-то произошло. На работу явился раньше обычного, прошел прямо к себе в кабинет, разложил перед собой бумаги, в одну руку взял карандаш, другую локтем поставил на стол, ладонь приложил ко лбу и в такой позе, неподвижно, просидел, наверно, часа два. Маша несколько раз входила к нему, он вскидывал на нее глаза и говорил: «Позже, Маша, зайдите со своей папкой…» Потом кабинет сразу ожил: прогремел сдвинутый с места стул, лязгнул затвор тяжелого ящика с документами. Выйдя из кабинета, замполит пристально посмотрел на Машу. Никогда еще не было такого возбужденного, лихорадочного взгляда у Зырянова.

— Вы больны, Борис Лаврович? — спросила она в тревоге.

— Ничего, Машенька, ничего! — Он пытался улыбнуться. — Все в порядке, Машенька, будем работать. Ну, давайте вашу папку.

С тех пор он стал проходить сразу в свой кабинет, какой-то сгорбленный, будничный, иной раз даже не поздоровается. Вечером все из конторы уйдут, а он все сидит, что-то пишет, что-то читает. А под полночь, когда каток на Чарусском озере опустеет, он один бегает на коньках. Огни на столбах возле катка погаснут, поселок погрузится во мрак, а он продолжает вихрем носиться по льду, словно отыскивая в ночи свою исчезнувшую тень.

За последнее время Борис Лаврович стал будто меньше, одежда висела на нем мешковато. В глазах погасли веселые, с лукавинкой, огоньки, дорогие сердцу девушки. И от этого Машеньке было больно до слез.

Машенька старалась подольше задерживаться в кабинете Зырянова, пыталась серьезно поговорить с ним, чтобы утешить. Но ничего из этого не получалось. Борис Лаврович, лишь только она начинала заводить разговор, тотчас же становился замкнутым или же отшучивался.

Машенька догадывалась, в чем причина такого настроения Зырянова. Как раз в тот день, когда он уезжал на Новинку, Нина Андреевна покинула Чарус. Он вернулся, сразу с дороги зашел в медпункт, а там — голые стены, пустота. Машенька и раньше замечала, какие сердечные отношения были у Багрянцевой и Зырянова: говорят друг с другом и не наговорятся. Правда, Зырянов и Багрянцева — люди разные, но ведь сердцу, говорят, не прикажешь.