Чародей - [74]

Ко мне приходили и с настоящими болезнями, но вскоре я понял, что эти болезни в основном застарелые и неизлечимые. Жизнь, в ходе которой человек приобретает больные ноги, больную спину, хронические головные боли, склонность к частым простудам, привычный вывих колена и несварение желудка во всевозможных видах, не мешает стать офицером ополчения, но ни один разумный командир не пошлет такого в бой. Я не мог сделать для этих больных ничего такого, чего уже не делали их гражданские доктора, но я находился рядом с больными, ел вместе с ними в столовой, был частью вознаграждения, положенного им, как они сами считали, за согласие служить родине; и потому они думали, что я вылечу то, перед чем другие врачи оказались бессильны. Пациенты приходили ко мне все время, пока я сидел в закутке, выделенном мне под кабинет и для хранения медицинских карт. Для ведения записей у меня был санитар, но он оказался почти неграмотен и от природы глуп, и мне пришлось в основном все записывать самому.

Настоящая моя работа проходила с невротиками, главным среди которых был полковник. Я еще не осознал, что каждый врач до определенной степени психиатр; он подставляет слух жалобам пациентов. Я не люблю обобщений, распространяющихся на все человечество, но по опыту первых месяцев в армии понял: чем бодрее держится военный, чем мужественней его осанка и чем больше он расписывает свои сексуальные подвиги, тем больший плакса окажется на стуле пациента в кабинете полкового военврача.

Проблему полковника составляла выпивка. А так как военным она была доступнее, чем штатскому населению (к которому был обращен призыв премьер-министра Маккензи Кинга «облечься во всеоружие Божие»[49], в том числе снизить содержание спирта во всех продаваемых в стране алкогольных напитках), полковник каждый день сталкивался со своим закадычным врагом. Почему он столько пил? Оказалось, потому, что сеть пекарен, одной из которых он управлял, раздумывала, не продать ли бизнес еще более крупной американской компании, а если это случится, то какие перемены повлечет за собой? Сохранит ли он свою должность, или его заменят кем-нибудь помоложе? А если так, то куда ему бежать? Он устал от своего брака: жена, из простых, не угналась за подъемом мужа по социальной лестнице и не могла дружить и общаться на равных с женами других управляющих пекарнями. Она так и не научилась играть в бридж и никогда не знала, о чем говорить на приемах. Может быть, война решит часть его проблем? Он знал, что на фронт его никогда не отправят – он слишком стар; поэтому он убедил себя, что больше всего на свете мечтает ринуться в гущу битвы, которая представлялась ему окопной войной, подобием Первой мировой. Жизнь его была сложной смесью разочарования и беспокойства, и каждый понедельник утром я, как мог, старался вылечить его похмелье и утишить его страхи.

У адъютанта были сходные проблемы. Его страховая компания принадлежала ему самому – насколько любой бизнес принадлежит владельцу, когда тот должен постоянно быть начеку и жить по принципу «волка ноги кормят», соревнуясь с гигантами страхового дела, которые и были его подлинными хозяевами. Но он сам построил и вырастил свой бизнес – благодаря силе характера. Он сообщил мне, что, как я сам вижу, он пробивной и целеустремленный человек, которому суждены великие свершения. Компанию он оставил на своего заместителя, хорошего парня, но заурядного и не склонного к новаторству – пробивные и целеустремленные обычно таких и берут в заместители, поскольку он, скорее всего, не подсидит начальника. Если война затянется, не погубит ли номер два компанию окончательно? Потому что бизнес не может стоять на месте: он либо все время развивается, либо отстает. А дома – он сам не понимает, как это получилось, но его постоянно пилят, пилят, пилят и требуют, требуют, требуют, и у него даже не остается денег, чтобы купить страховку – ту самую, которую он настойчиво продает всем окружающим. А если у него нет страховки, за счет чего он будет жить, когда не сможет больше работать? А? Я, конечно, не мог ответить на этот вопрос. У меня не нашлось лекарства для адъютанта, и ему пришлось искать утешения в бутылке. Это было единственное известное нам средство для таких случаев.

С майором я мог отдохнуть (хотя и не чрезмерно расслабляясь) от всех этих проблем. Он не сомневался, что его будущее – в политике. Он юрист, а ведь все знают, что юридическая деятельность – лучшая подготовка к политической жизни. Он занимал хорошее положение в партии и только ждал следующих выборов, чтобы выдвинуть свою кандидатуру на пост депутата от участка, где почти наверняка должен победить. И тут началась эта чертова война. Вполне вероятно, что выборы случатся скоро – а где в это время будет он? Он не может одновременно заседать в парламенте и служить в армии и не видит возможности освободиться от службы – разве что я его комиссую по болезни. Можно ли как-нибудь этого добиться – сделать его негодным к строевой службе, но притом не слишком сильно покалечить, чтобы он все еще мог быть членом парламента? Предположим, чисто гипотетически, что во время учебных стрельб ему прострелят ногу. Достаточно ли этого? Но конечно, все обделать нужным образом непросто: тот, кто встрял между ружьем и мишенью на учебных стрельбах, выглядит как жалкий неудачник, а за такого никто голосовать не будет. А может, все-таки есть способ быть одновременно офицером ополчения в родном городе и действующим членом парламента? А тем временем у него случались периодические головные боли такой силы, что я ничего подобного не встречал в своей практике, и он беспокоился. Может, у меня есть какой-нибудь способ взглянуть на его мозг, но без кучи рентгеновских снимков и прочих штук, привлекающих нежелательное внимание? Боже! Что, если это опухоль мозга?! Единственным спасением от беспокойства служил алкоголь в больших дозах. Я ничем не мог помочь майору.