Чародеи - [95]

— Мы путешествуем с великаном.

Вид большой дороги, казалось, вернул Джузеппе Дзага уверенность в себе. Он посвящал нас в тысячи проектов, словно при приближении к Западу и его сиянию он ощутил внутри себя возрождение веры в свои таланты. Словно он предвидел, что искусство иллюзии ожидают там, на пороге его самых блестящих завоеваний, на горизонте будущих веков, бесконечные возможности. Он объявил нам, что искусство будет все больше и больше зависеть от могущества слова, опирающегося на высокие идеи. Чтобы сохранить нетронутой их красоту, ни в коем случае нельзя касаться этих идей и тем более воплощать их в жизнь.

Джузеппе Дзага говорил с такой искренностью, что Терезина, а за ней и я начал беспокоиться, не настигла ли его болезнь, сгубившая не одного члена нашего племени, болезнь, состоящая в том, что вдруг начинаешь принимать всерьез собственные слова и рассыпать перед собой золотой порошок иллюзии, предназначенный для публики и крайне вредный для чародея. Я знаю немало моих собратьев, настолько увлекшихся игрой, что они забыли, что наше искусство направлено к одной цели: уверить публику в подлинности иллюзии. Но мы не должны забываться сами из опасения потерять твердость рук и уверенность, которые плохо уживаются с откровенными переживаниями.

Я, однако, быстро понял, что отец вставал в позу, прижимал руку к сердцу и разражался пламенной речью лишь для того, чтобы привести себя в форму и смазать механизмы при приближении к Западу.

Я был окончательно успокоен на этот счет на границе Богемии, где мы остановились на ночлег в гостинице под вывеской «Сказочный принц». Там мы встретили двух гусаров австрийской армии. Они возвращались из Польши, где только что была задушена свобода; с тех пор поляки не раз удивляли мир своей способностью умирать и возрождаться вместе со своей свободой. Они играли в карты на грязном столе, перед ними я приметил кучку золотых монет, не переходившую из рук в руки и предназначенную, видимо, лишь для привлечения мух. По небрежному, но светски заинтересованному взору, брошенному отцом на эту приманку, я понял, что мой родитель находится в прекрасной форме и не подхватил заразу моральной чистоты, губительной для всех, кто живет на глазах у публики.

Мы поужинали в компании господина де Йонга, поглаживавшего свою бороду с мечтательным видом, словно и он подпал под очарование, оказываемое золотом на всякого подлинного любителя красоты.

Жаркое было приготовлено на славу, токайское приятно напоминало о близости Венгрии.

Терезина, за последние несколько дней слегка побледневшая, удалилась к себе сразу после ужина с улыбчивой скромностью, свидетельствующей о женской интуиции в ожидании выгодного дельца.

Один из офицеров, здоровяк с огромными усами и выдающимся органом обоняния, небрежно позвенел золотыми кругляшами.

Отец бросил мечтательный взгляд на густую бороду доктора.

— У меня, — сказал он, — есть, простите мне этот варварский оборот, две одинаково похожие колоды карт.

— В путешествии, — ответил Ван Кроппе, — это совсем не лишняя предосторожность.

— Я горячий поборник морали, — произнес отец нарочито громким голосом. — Она учит нас, что иногда полезно преподать хороший урок тем, кто не соблюдает ее законов.

— Я разделяю вашу философию, — подал реплику маленький доктор, — и готов разделить с вами ее блага.

С легендарной ловкостью Драга-отец выложил перед ним колоду карт.

— Под бородой, — посоветовал он.

— Не знаю более надежного места, — ответил наш любезный друг.

Венгр, позвенев еще немного монетами, поднялся и подошел к нашему столу.

— Господа, — сказал он, — мы здесь умираем от скуки. Вот уже десять дней мы ожидаем почтовую карету на Прагу, но она всякий раз уходит у нас из-под носа, потому что вся австрийская армия запрудила дорогу, а генералы и полковники, как известно, не очень-то церемонятся с лейтенантами. Возможно, мы обречены оставаться здесь до тех пор, пока повышение в чине, к тому же вполне заслуженное, не позволит нам продвинуться в очереди. Для провождения времени мы держим маленький банк…

Отец поднялся:

— Позвольте вам представить знаменитого доктора, философа Ван Кроппе де Йонга.

— Как же, как же, — сказал офицер. — Не вы ли, сударь…

Он замялся.

— Именно так, — проворчал доктор. — Я доказал математически бессмертие души, что доставило мне немало неприятностей со стороны Церкви. Там утверждают, что желание научно доказать бессмертие души обличает недостаток веры.

— Маленькую партию? — предложил офицер.

— Попробую проглотить слово «маленький», — пробурчал карлик, работая вилкой. — Я не прочь помочь вам убить время, но должен предупредить, что мое телосложение сделало меня крайне подозрительным. Обстоятельства, способствующие моему появлению на свет и сделавшие меня таким, каков я есть, сами по себе кажутся мне весьма подозрительными и заставляют думать о заговоре высших сил, жертвой которого я стал. Судьба против меня, но это не помешает мне обороняться… Я хочу сказать, что играю лишь моей собственной колодой… Это не оскорбление, господин офицер, поверьте, это скорей философия.

Лейтенант поклонился.

— Лучше и не скажешь, — ответил он.