Чагудай - [6]

Глотают мужики и бабы порошки потаповские и для верности своего домашнего лекарства наливают:

– На здоровье…

А когда нет настойки, то водку и просто в чистом виде пьют:

– Дай бог, поможет…

Не помнил я, чтобы хоть кто-нибудь когда-нибудь из чагудайцев вылечился. Ни из тех, кто пил потаповские порошки с водкой, ни из тех, кто в городскую больницу ездил. Те, что из Шольского возвращались, лишь первое время чувствовали себя выздоровевшими. А потом снова болели.

И мать ездила раз в Шольский:

– Говорят, серьезное исследование проводить нужно. А пока точно ничего сказать не могут. А кто меня с работы надолго отпустит. Может, и так пройдет…

Но не проходило.

И Варю отец тоже возил в Шольский. И она тоже никак не выздоравливала…

Померла бабка Настя. Не помогла ей чага. А ни порошков потаповских, ни водки она не пила.

Померла бабка Настя. Не помогла ей чага. Или помогла? На восьмидесятом году отдала богу душу. А рядом с ее могилкой похоронены и пятидесети– и сорокалетние. А многие поселковые, которым всего-то за тридцать, кажутся стариками. Глянешь – у них одинаково больные серые лица. Как будто все из одной семьи. Чужому, наверное, и не отличить сразу одного чагудайца от другого.

Ну, перестрою я больницу, меньше ли станет у нас больных? Выздоровеет ли мать? Отец? Семен? Варя? Теть Даша? Трехлетний Мишка? Кто, чем, как будет их лечить?

Я заглядывал в глаза соседей, знакомых – мучают ли их те же вопросы, что и меня. И сначала мне казалось, что «да». Взгляд чагудайца как бы задумчив. Но на самом деле, видимо, именно серьезных мыслей он и боится, гонит их от себя. Бабы сосредоточенно говорят о чем-то ни о чем:

– Твой так же?

– Так же.

– Бок у меня болит.

– Сходи к Потапову.

– Сахар, говорят, подорожает…

– Водку дешевую завезли…

Мужики глубокомысленно жмут руки:

– Здорово.

– Привет.

– Пока.

– Бывай.

Вот и поговорили.

Единственное, что развязывало мужские языки, это выпивка. Если ее было много, то мужики размякали, разбалтывались, смеялись. Или обратно – роняли слезу и пели:

«Эх, нам бы, нам бы, нам бы,

Нам бы в ресторан.

Нам бы по сто граммов и пивка бы жбан.

Нам бы обожраться и потанцевать,

И официанток тискать-целовать.

Но Синяя горка – окна в решетку,

Где ты свобода? Злая тюрьма.

Пайка да шконка, третяя ходка

И не последняя, может, она…»

Хорошо, когда водки было много. Если выпить не хватало, то неудовлетворение перерастало в обиды – соседские или заводские. И тогда мужики дрались. Махали тяжелыми кулаками. Смачно въезжали в озверевшие морды. Кровь, сопли так и летели во все стороны. До тех пор, пока кто-нибудь из мужиков не отключался от действительности. Жены растаскивали на себе грузные тела:

– Что ж с тобой сделали, ироды…

Бывало, дрались и чагудайские бабы. Рассорившись и исчерпав обычный запас оскорбительных слов, вцеплялись друг другу в волосы, царапались, кусались и норовили ударить чем-нибудь тяжелым в живот или по голове, по лицу. Битвы их были скоротечны. Обессилев, бабы садились рядом и ревели в один голос.

Дрались и в семьях. Мужья нередко били жен. Я помнил еще, как пьяный отец налетал на мать с кулаками. Но Сема, быстро войдя в силу, сломал ему как-то по случаю пару ребер. Тем и отучил отца драться с матерью раз и навсегда.

А за стеной у соседей каждый вечер скандал:

– Я тебе что говорил?

– Не виновата…

– Ах, ты, бл…

Визг, писк, ругань, плач, удар, еще удар…

Я вздрагиваю. Вспоминаю, как бью я, как бьют меня. Почему, зачем надо драться? Или, может, чагудайцам просто от рождения не дано решать все на словах? Такой вот народ? Кто мог бы ответить мне? Может, Пойгу? В отличие от других учителей он старался разговаривать с нами серьезно, уважительно.

Я спросил Пойгу после уроков. Когда рядом больше никого не было:

– Почему люди дерутся? Ведь всегда же можно договориться…

Учитель кивнул:

– Ждал я от тебя этого вопроса, Николай. Давно заметил, что у тебя голова на плечах есть. Но не знаю только – на благо ли это тебе…

Я не понял:

– Как это…

Тут Пойгу грустно улыбнулся:

– Видишь ли, не думая, жить проще. Когда уже кто-то за тебя все обмыслил – что делать, как делать. Когда от тебя требуется только соблюдать законы и правила. А вот ты ставишь их под сомнение…

Я помотал головой:

– Но ведь не может быть это правильным – ругаться, драться, калечить друг друга из-за ерунды…

Пойгу не согласился:

– Представь себе, может быть. Когда нет других правил, то действует то, которое первым приходит в голову – кто сильнее, тот и прав.

Я задумался:

– Но ведь должны быть, наверное, какие-то другие, человеческие правила?

– Должны. И они есть. Давным-давно придуманы. Для верующих людей есть божьи заповеди: «не убий», «не укради», «чти отца твоего и мать твою…» Еще есть просто народные правила: «семь раз отмерь, один раз отрежь», «в чужой монастырь со своим уставом не ходят», «сам погибай,…

– «…а товарища выручай».

– Верно, – одобрил Пойгу. – Существуют и государственные правила – например, уголовный кодекс, в котором четко расписано, что нельзя делать и какое наказание за преступления предусматривается.

Я удивился:

– Но раз есть правила…

– То почему не выполняются?

– Да.

– Потому что существования одних только правил недостаточно. Им нужно учить людей. И еще следить за их соблюдением. Тебя кто-нибудь учил, что драться не хорошо? Что всегда лучше договариваться на словах? Что за драку ты будешь наказан?