Цейтнот - [30]

В кабинет вошел Октай.

— Я вижу, у тебя все по-прежнему — собрания, совещания, заседания. Вереницы, караваны заседаний!

— И не говори, Октай. Действительно, вереницы заседаний — одно за другим. Здравствуй! — Фуад встал, протянул ему руку. — Присаживайся. Эх, давно хочу повидать тебя, но не так, а чтобы обстоятельно — сесть, поговорить по душам, посоветоваться. Нет времени. Но о встрече мечтаю. Проклятый цейтнот!

— Раз мечтаешь, значит, когда-нибудь увидимся — сядем, поговорим. — Октай усмехнулся: — С самим собой хоть встречаешься? Помнишь разговор?

— Вот смотри, — Фуад показал блокнот. — Ежедневно делаю пометку: встреча с самим собой. Наверно, и я понемногу чокаюсь.

— Пока не откажешься от бесконечных заседаний, встреча с самим собой не состоится. Одно исключает другое.

— Не скажи, Октай. Я вот, например, провожу заседание, люди говорят, а я не слышу их. У меня ежедневно бывает сто заседаний с самим собой, там, в душе. Внутренний голос не смолкает. А вот сосредоточиться, подытожить, сделать выводы, принять решение — не удается. Разумеется, не о работе говорю, в делах у меня полный порядок. Понимаешь, о чем я?

Октай кивнул.

Зазвонил телефон. Фуад поднял трубку.

— Да, слушаю… Нет, в два часа… Да… Похороны в четыре. Хорошо. — Положил трубку. В этот момент зазвонил другой телефон. Он сказал Октаю: — Ты видишь? И так — весь день. — Взял трубку: — Да, слушаю, товарищ Садыков… Хорошо, пришлем. — Положил трубку, сам набрал номер: — Мюрсал, пошлите справку в трест. На имя Садыкова… Не завтра — сегодня! Сколько раз можно говорить?! — И, не слушая ответа, дал отбой.

Октай сказал:

— Знаешь, Фуад, я много думал о природе активности такого типа людей, как ты. И я понял ее. Просто вы хотите убежать от самих себя.

Фуад нахмурился:

— Ты шел сюда, чтобы сообщить мне эту глубокую мысль? — И тотчас взял себя в руки. Нет, он не должен так разговаривать: раздражительность, обидчивость, злоречивость — признаки слабости, невезения в жизни; язвить может Октай, у него же, у Фуада, нет на это права; человек, руководящий людьми, должен уметь терпеть их недовольства, зависть, гнев, злобу, должен уметь почувствовать себя в их шкуре, дабы понять, что их гнетет и волнует, разгадать их самые сокровенные мысли и чувства, понять, разгадать и… нейтрализовать, найти выход из любого положения. Сказал: — Извини, Октай, я не хотел тебя обидеть.

Октай улыбнулся:

— И ты на меня не обижайся, Фуад. Конечно, это долгий разговор. Как-нибудь, иншаллах, выберешь время, и мы поговорим с тобой на эту тему.

Фуад смотрел на Октая: виски совсем поседели. «Бедняга, сильно сдал. Или это смерть Фуада Салахлы так подействовала на него?»

— Я пришел к тебе по другому делу, — продолжал Октай. — Ты же знаешь, сегодня мы хороним Фуада…

— Знаю. — «Мы хороним». Не стал говорить, что должен выступить с прощальным словом на траурном митинге. Октай тоже там будет, сам увидит. Печально вздохнул: — Бедный Фуад, жаль его…

Октай не поддержал эту тему, перебил:

— Мы хотели опубликовать в газете соболезнование — я, Асаф, Султан и еще несколько человек, его бывшие студенты, товарищи по работе. В редакции не взяли, говорят, места нет. Ты не мог бы помочь?

— Помогу.

Фуад снял телефонную трубку, набрал номер, с кем-то связался, переговорил, поблагодарил. Сказал Октаю:

— Все улажено. В редакции ждут текст. Идите давайте соболезнование. Что еще? Чем еще могу?..

— Большое спасибо. Я даже не думал, что это так просто. Мы вчера весь день бились, и сегодня — с утра, ничего не получилось. Ты сделал для нас большое дело! — Он встал.

Фуад жестом руки удержал его:

— Погоди, сядь. У меня есть еще несколько минут, успею встретить немецких братьев. Значит, даете соболезнование?.. Ты мне скажи, кто там еще? Ты, Султан, Асаф?..

— Джахангир и еще два товарища, ты их не знаешь.

— Впишите и меня.

Октай как-то растерялся.

— Но ведь ты… — Он умолк, подыскивая слова. Продолжал: — Ты же официальное лицо.

— Что с того? Да и вы ведь не будете писать полностью титулы, имена, фамилии. Октай, Султан, Асаф, Джахангир, Фуад… Кто знает, какой Фуад?

— Хорошо, пожалуйста… мы напишем… — без энтузиазма сказал Октай. — Только зачем это тебе? Да… — Он словно вспомнил что-то: — К тому же твоя фамилия уже стоит под официальным некрологом.

— Ну и что ж? Официальный некролог — это официальный некролог, а соболезнование семье дают близкие люди.

— Вот именно — близкие. — Октай был явно огорчен. Повторил: — Хорошо, пожалуйста, впишем твое имя, только не понимаю, для чего это тебе?

— То есть как это для чего? А вам для чего — тебе, Асафу, Султану? Конечно, бедному Фуаду Салахлы сейчас все равно… Но ведь и я тоже был его студентом.

— Верно, был.

Октай произнес эту фразу многозначительно, сделав ударение на слове «был».

Фуад почувствовал, как кровь запульсировала у него в висках. Тема, которой они неожиданно коснулись, была неприятна ему, но он решил: «Поставлю все точки над „и“ — раз и навсегда. Сейчас!»

— А в чем дело, Октай? — сказал он. — Кажется, тебе не по душе моя кандидатура? Кажется, вы не считаете меня достойным вашего дружного коллектива, а? Сейчас, наверное, думаешь: «Вот не повезло! Зачем, — думаешь, — обратились за помощью к этому Фуаду Мехтиеву? Зачем связались? Кто бы мог знать, что он начнет навязывать нам свое имя, свое соседство в этом соболезновании?» И теперь получается так: отказать мне вроде бы неудобно, но и видеть мое имя среди своих — вас не устраивает. Допустим, другие знать не будут, но ведь вы-то знаете, что за Фуад. Я это!